Влас Дорошевич - Каторга

- Да-с! Было времечко, да сплыло! - со вздохом мне говорил по этому случаю смотритель одной из тюрем. - Работали у нас в мастерских и иногда хорошо работали: среди них всякий народ попадается. А теперь "фактический контроль" устроили. Контролеров понаслали, - все учитывают: сколько рабочих часов ушло, сколько материалу. Только на казну мастерские и работают. Ну, конечно, себе благоприятелям тоже в мастерских все велишь делать; но чтоб на продажу изготовлять, - нет, уж шабаш! Трудно.

- Ну, хорошо. Казна их обувала, одевала, кормила мастеров, которые на вас работали. А сами-то они от вас что-нибудь получали?

- Они-то? За что? Разве ему не все равно, на кого свои работы отбывать: на казну или на меня?

Ко всему этому следует прибавить еще одно. На Сахалине очень распространен обычай брать женскую прислугу.

Из двухсот шестидесяти ссыльно-каторжных женщин в Александровском округе в 1894 году ровно половина числилась "одинокими", в услужении у господ служащих.

Принимая во внимание все это, вы поймете, что господа служащие не могут пользоваться в глазах каторги именно тем "престижем", о котором господа служащие так хлопочут.

- Ужасные черти! - жаловался мне на каторгу помощник смотрителя Рыковской тюрьмы. - Никакого уважения! Можете себе представить, иначе как на "ты" со мной и не разговаривают! Да вы сами слышали!

Первое посещение всякой тюрьмы, которое я делал, из любезности, со смотрителем, всегда оставляет ужасное впечатление.

Каторжане тут же, при нем, ему в глаза, начинают "докладывать" вам обо всех его штуках и проделках. Вы напрасно протестуете:

- Да я не начальство! Это меня не касается!

- Нет, вы, ваше высокоблагородие, послушайте!

И они отделывают человека, от которого зависит вся их жизнь, вся их судьба, не стесняясь в выражениях, ругательски его ругая.

Смотритель-бедняга только переминается с ноги на ногу, словно стоит на горячих угольях.

- Пойдемте-с!

После он, может быть, с этими обличителями и разочтется, но теперь "принять меры для поддержания престижа", при постороннем человеке, стесняется. А возразить?

Что он возразит, когда все, что говорит каторжанин, я только что слышал в доме одного из его сослуживцев и услышу во всяком доме, куда пойду!

Если эта служащая сахалинская мелкота презирает и ненавидит каторгу, то и каторга ее презирает и ненавидит.

Это и заставляет господ сахалинских служащих держаться настороже и вдалеке от каторги, полной ненависти и презрения, заниматься только хозяйственными делами, а весь распорядок, весь внутренний строй каторги оставлять целиком в руках надзирателей, которые и являются настоящими, полными, бесконтрольными "хозяевами каторги".

Господа сахалинские служащие разделяются на две категории. Сибиряки, забайкальцы, - "чалдоны", как зовут их каторжане, - и служащие "российского навоза".

Последнее выражение отнюдь не следует понимать, как что-нибудь оскорбительное, ругательное. "Российского навоза", это - выражение, выдуманное для себя господами служащими, так сказать, из аристократизма, для отличия от каторжан. Арестантов на Сахалин "сплавляют", а служащих на Сахалин "навозят". Поэтому у каторжан спрашивают:

- Ты какого сплава?

- Весеннего или, там, осеннего, такого-то года.

А господа служащие между собой разговаривают так:

- Вы какого навоза?

- Я навоза такого-то года.

"Чалдоны", забайкальцы, приезжающие на службу на Сахалин, сами про себя говорят, что они "на каторге выросли".

- Меня, брат, не проведешь! Я сам под нарами вырос! - с гордостью говорит про себя "чалдон", смотритель тюрьмы.

По большей части это тюремщики во втором, третьем поколении. Дед был смотрителем каторжной тюрьмы, отец, и он "смотрительствует".

- Каторга в меня с детства въелась! Я сам каторжник! Меня каторга не проведет! Я не барин-белоручка российского навоза! - хвастают "чалдоны".

И если бы не было "форменных отличек", вы, разговаривая с таким господином, ни за что бы не разобрали, да с кем же вы, наконец, говорите: с каторжанином или служащим.

Они говорят на том же каторжном языке: "пришить" вместо "убить", "фарт" вместо "счастье", "жулик" - нож и т. д.

- Он просто пришить бороду (обмануть) хотел, да побоялся что тот свезет тачку (донесет), ну, он его жуликом и пришил. Такой уж тому фарт!

Разбери, кто это говорит, каторжанин или служащий из "чалдонов"? Это рассказ одного из смотрителей тюрьмы!

У них и термины каторжные и взгляды, заимствованные у каторги.

Когда эти люди берутся за благоустройство о. Сахалина, выходит или один смех, в роде Александровского тоннеля, или ужас в роде Онорских работ.

Да ничего другого и получиться не может, когда за проведение дороги берутся забайкальцы, - люди, никогда в глаза не видавшие даже шоссейной дороги и не знающие, что это за чудище.

Выросши среди каторги, "чалдоны", в противоположность служащим "российского навоза", чувствуют себя на Сахалине спокойно и отлично. Они занимаются себе хозяйственными делами и умеют все для себя очень недурно устроить.

- У меня даже арбузы бывают! - хвалится перед вами "чалдон". Каторжане мне оранжерейку построили!

"Чалдон"-смотритель, желая перед вами похвастаться своей "деятельностью", прежде всего ведет вас показать свою квартиру, а затем обращает ваше внимание на дома других служащих:

- Все я построил! Каковы палаты соорудил? Ась? Какие удобства!

- Да это все заботы о служащих. А каторга-то, каторга как у вас?

- Каторга?! С каторгой справляются надзиратели! Поверьте мне, батенька, с каторгой лучше надзирателя никто не справится. Только мешать ему не нужно. У меня надзиратели на подбор. Все из каторжан. Он сам каторжник, его каторга не проведет.

Произвол, полнейший произвол надзирателей не встречает, при таких взглядах, никакого противодействия со стороны "чалдонов". Дореформенное Забайкалье - плохая школа для порядка и законности.

Служащие "российского навоза", это, как я уже говорил, по большей части неудачники, люди, потерпевшие крушение на всех поприщах, за которые они хватались, ни к чему не оказавшиеся пригодными в России. Они "махнули рукой" и "махнули" на Сахалин.

Они, по большей части, приехали сюда, наслушавшись рассказов, что на окраине не житье, а масленица, приехали, мечтая о колоссальных "припеках", которые умеют делать на арестантском хлебе смотрительские фавориты тюремные хлебопеки, об огромных "экономиях", делаемых при поставках материалов и т. п. Здесь их ждало горькое разочарование. Все это "можно", но далеко не в таких размерах, как грезилось: "фактический контроль" мешает. Контрольные чиновники во все "нос суют".

- Я вас спрашиваю, какая же выгода служить на Сахалине, терпеть эту каторгу? - спрашивают обыкновенно с горечью эти господа. - Какая выгода? Увеличенное содержание? Так и продукты здесь, за что ни возьмись, вдвое-втрое дороже? А доходы? Что соболей покупаем за квитанции? Доход, нечего сказать! Служишь-служишь, на тысячу рублей соболей вывезешь. Есть, конечно, такие, что водочкой поторговывают. Те хороший барыш имеют. Но ведь за это и под суд попадешь, нынче все строже и строже. Того, что прежде было, и в помине нет. Прислугу из каторжан берешь, и за ту в казну плати. То есть, никакого профиту!