Сергей Эфрон - Автобиография. Записки добробольца

— А не полагаете ли вы, г-н полковник, что в некоторых случаях долг нам предписывает скорее принять смерть, чем подчиниться бесчестному врагу? — раздается все тот же сдавленный гневом голос.

— Вы движимы чувством — я руководствуюсь рассудком.

Мгновение тишины, которая прерывается исступленным криком офицера с исказившимся от бешенства лицом.

— Предатель! Изменник! Пустите меня! Я пущу ему пулю в лоб!

Он старается прорваться вперед с револьвером в руке.

Лицо Рябцова передергивается.

— Что-ж, стреляйте! Смерти ли нам с вами бояться?

Офицера хватают за руки и выводят из комнаты. Следом выхожу и я.

В Москве образовался какой-то комитет, не то «Общественного Спасения», не то «Общественного Спокойствия». [28] Комитет общественной безопасности Он заседает в Думе под председательством городского головы Руднева [29] Руднев Вадим Викторович — член городского Комитета партии социалистов-революционеров, президиума московского Совета Рабочих Депутатов и объединяет собой целый ряд общественных организаций. К нам, как говорят, относится с некоторым недоверием, если не боязнью. Мне передавали — боятся контрреволюции. Сами же выносят резолюции с выражением протеста — всем, всем, всем.

В училище часто заходят молодые люди с эсеровскими листовками. Из этих листовок мы узнаем невероятные и бодрящие вести:

— «Петропавловская крепость взята обратно верными Временному Правительству войсками».

— «С юга продвигаются казачьи части для поддержки юнкеров».

— «С запада идут с этой же целью ударные батальоны». И т. д., и т. д.

Эти известия, как очень желательные, встречаются полным доверием, а часто и криками «ура». (Увы, потом оказалось, что все это делалось лишь с целью поднять наш дух и вселить неуверенность среди восставших).

С каждым часом становится труднее. Все на ногах почти бессменно. Не успеваешь приехать после какого-либо дела, наскоро поесть, как снова раздается команда:

— Становись!

Нас бросают то к Москве-реке, то на Пречистенку, то к Никитской, то к Театральной, и так без конца. В ушах звенит от постоянных выстрелов (на улицах выстрелы куда оглушительнее, чем в поле).

Большевики ловко просачиваются в крепко занятые нами районы. Сегодня сняли двух солдат, стрелявших с крыши Офицерского О-ва, а оно находится в центре нашего расположения.

Продвигаться вперед без артиллерии нет возможности. Пришлось бы штурмовать дом за домом.

Прекрасно скрытые за стенами, большевики обсыпают нас из окон свинцом гранатами. Время упущено. В первый день, поведи мы решительно наступление, Москва бы осталась за нами. А наша артиллерия… Две пушки на Арбатской площади, направленные в сторону Страстной и выпускающие по десяти снарядов в день.

У меня от усталости и бессонных ночей опухли ноги. Пришлось распороть сапоги. Нашел чьи-то калоши и теперь шлепаю в них, поминутно теряя то одну, то другую.

Большевики начали обстрел из пушек. Сначала снаряды рвались лишь на Арбатской площади и по бульварам, потом, очень вскоре, и по всему нашему району. Обстреливают и Кремль. Сердце сжимается смотреть, как над Кремлем разрываются шрапнели.

Стреляют со Страстной площади, с Кудрина и откуда-то из-за Москвы-реки — тяжелыми (6 д<���юймовыми>).

Александровское училище, окруженное со всех сторон небоскребами, для гранат недосягаемо. Зато шрапнели непрерывно разрываются над крышей и над окнами верхнего этажа, в котором расположены наши роты. Большая часть стекол перебита.

Каково общее самочувствие, лучше всего наблюдать за обедом, или за чаем, когда все вместе: юнкера, офицеры, студенты и добровольцы-дети.

Сижу, обедаю. Против меня капитан-пулеметчик с перевязанной головой, рядом с ним — гимназист лет двенадцати.

— Ешь, Володя, больше. А то опять проголодаешься, — начнешь просить есть ночью.

— Не попрошу. Я с собой в карман хлеба заберу, — деловито отвечает мальчик, добирая с тарелки гречневую кашу.

— Каков мой второй номер, — обращается ко мне капитан, — не правда ли, молодец? Задержки научился устранять, а хладнокровие и выдержка — нам взрослым поучиться. Я его с собою в полк заберу. Поедешь со мною на фронт? — Мнется.

— Ну?

— Из гимназии выгонят.

— А как же ты к нам в Александровское удрал? Даже маме ничего не сказал. За это из гимназии не выгонят?

— Не выгонят. Здесь совсем другое дело. Ведь сами знаете, что совсем другое…

Лохматый студент в шинели нараспашку кричит другому, тщедушному, сутулому, с лупами на носу.

— Вася, слышал новость?

— Нет. Что такое?

— Ударники к Разумовскому подходят. Сейчас оттуда пробрался один петровец, — сам его видел. Говорит, стрельба уже слышна, совсем рядом.

— Врет. Не верю. А впрочем, дай Бог. Скоро ты? Взводный ругаться будет.

— Вы где, коллега, стоите? — спрашиваю у лохматого.

— В доме градоначальника. Проклятущее место… В столовую входит стройная прапорщица, с перевязанной рукой. Кто-то окликает:

— Оля, вы ранены?

— Да, пустяки. Чуть задело. И не больно совсем. На лице сдержанная улыбка гордости.

Ко мне подходит п-ик Гольцев [30] Ученик студии Вахтангова, Гольцев, убит в бою под Екатеринодаром (1918 г.). (Прим. автора). — мой однокашник и однополчанин. Подсаживается, рассказывает.

— Вот вчера мы в грязную историю попали, С. Я! Получаем приказание с корнетом Дуровым [31] Смертельно ранен на Поварской в живот. (Прим. автора). засесть на Никитской в Консерватории. А там какой-то госпиталь. Дело было уже вечером. Подымаемся наверх, а солдаты, бывшие раненые, теперь здоровые и разъевшиеся от безделия, — зверьми на нас смотрят. Поднялись мы на самый верх, вдруг — сюрприз: электричество во всем доме тухнет. И вот в темноте крики: — «бей, товарищи, их!» Это нас то есть. Тьма кромешная, ни зги не видать. Оказывается, негодяи нарочно электричество испортили. В темноте думали с нами справиться. Ошиблись. Темнота-то нам и помогла. — Корнет Дуров выстрелил в потолок и кричит: «Кто ко мне подойдет, убью как собаку!» Они, как тараканы, разбежались. Друг от друга шарахаются. Подумай только какое стадо! Два часа с ними в темноте просидели, пока нас не сменили.

Ни одной фразы, ни одного слова, указывающего на понижение настроения или веры в успех. Утомление, правда, чувствуется. Сплошь и рядом можно видеть сидя заснувшего юнкера или офицера. И не удивительно — спим только урывками.

Опять выстраиваемся. Наш взвод идет к ген. Брусилову [32] Брусилов Алексей Алексеевич. Во время 1-ой мировой войны — командующий 8-й армией, главнокомандующий Юго-Западным фронтом, Верховный главнокомандующий, затем военный советник Временного правительства. Сторонник войны «до победного конца». с письмом, приглашающим его принять командование всеми нашими силами. Брусилов живет в Мансуровском переулке, на Пречистенке.