Михаил Гоголь - Мертвые души

“Позвольте мне вам представить жену мою”, сказал Манилов. “Душенька! Павел Иванович! [прибавил он, обращаясь к ней. ]

Чичиков увидел, точно, даму, которую он совершенно были не приметил, раскланиваясь в дверях с Маниловым, и которая приподнялась с своего места и оставила свою работу, бывшую[работу, которая была] у ней в руках. [Далее было: Дама была лет двадцати семи; одета она была, как обыкновенно они одеваются: платок, чепец, ленты, словом, дама] Чичиков подошел к ручке.

“Вы нас очень обрадовали своим приездом”, сказала жена Манилова. “Сделайте милость, садитесь! Не проходило дня, чтобы муж мой не вспоминал о вас”.

“Ваш муж, сударыня, очень далеко простирает доброту свою ко мне”, сказал Чичиков.

“Да”, отвечал Манилов: “уж она, бывало, всё спрашивает меня: “Да что же твой приятель не едет?” — “Погоди, душенька, приедет”. А вот вы, наконец, и удостоили нас своим посещением. Уж такое, право, доставили наслаждение, майский день”…[Вместо “Уж такое ~ день”: доставили нам наслаждение, приятнейший майский день. ]

“О, никак не достоин такой чести. Ни громкого имени не имею, ни даже ранга заметного”.[а. “О, помилуйте. Никак не достоин такой чести. Как можно, чтобы я льстил себя надеждою, что мое посещение может доставить удовольствие. Другое дело, если б я что-нибудь значил в мире; но ни громкого имени не имею, ни ранга заметного, ни достоинств…”; б. “О, помилуйте, никак не достоин такой чести. Не могу льстить себя надеждою, что мое посещение ~ ни достоинств”.]

“Вы все имеете”, прервал Манилов с тою же приятною улыбкою: “всё имеете, даже еще более”.

“Как вам показался наш город?” промолвила Манилова. “Приятно ли провели там время?”

“Очень хороший город, прекрасный город, и время провел очень приятно. Общество такое обходительное”.

“А как вы нашли нашего губернатора?” сказала Манилова.

“Не правда ли, что препочтеннейший и прелюбезнейший человек?” прибавил Манилов.

“О, препочтеннейший!” сказал Чичиков. “Это, можно сказать, мой благодетель. Как он[И как он] вошел в свою должность и как понимает ее! Истинно, нужно желать побольше таких людей”.

“Как он может, этак, знаете, принять всякого, обворожить своим обращением”, присовокупил Манилов с улыбкою и почти совсем зажмурив глаза, что означало, что он очень был доволен.

“Очень обходительный и приятный человек”, продолжал Чичиков: “и какой искусник! Я даже никак не мог предполагать этого. Как хорошо вышивает разные дамские узоры. Он мне показывал своей работы кошелек: редкая дама может так искусно вышить”.

“А вице-губернатор? Не правда ли, какой милый человек!”, сказал Манилов, опять несколько прищурив глаза.

“Очень, очень достойный человек”, отвечал Чичиков.

“А как вам показался полицмейстер? Не правда ли, что очень приятный человек?”

“О, чрезвычайно приятный. И какой ученый, какой начитанный человек! Мы у него проиграли в вист вместе с прокурором и председателем гражданской палаты [начиная от обеда и не вставая со стола] до самых [утренних] петухов. Очень, очень достойный человек!”

“А жена полицмейстера?” прибавила Манилова. “Не правда ли, какая препочтенная и прелюбезная женщина”.

“О, это одна из достойнейших женщин, каких только я знал”, отвечал Чичиков.

За сим Манилов не пропустил председателя палаты, почтмейстера, и таким образом перебрали почти всех чиновников города, которые, как нарочно, все были достойные люди.

“Вы [большею частию] всегда в деревне проводите время?” сделал, наконец, в свою очередь вопрос Чичиков.

“Больше в деревне”, отвечал Манилов. “Иногда, впрочем, приезжаем в город для <���того> только, чтобы увидеться с образованными людьми. Одичаешь, знаете, если будешь всё время жить взаперти”.

“Правда, правда”, сказал Чичиков.

“Конечно”, продолжал Манилов: “другое дело, если бы соседство было хорошее, если бы, например, такой человек, с которым бы можно красноречиво поговорить[можно поговорить] о любезности, о хорошем обращении, о какой-нибудь науке, чтобы этак расшевелило душу, дало питательность и, так сказать, парение этакое…” Здесь он еще что-то хотел выразить, но, заметивши, что несколько зарапортовался, ковырнул только рукою в воздухе и продолжал: “тогда бы, конечно, деревня и уединение имели бы очень много приятностей. Но ведь решительно нет никого… Вот только иногда прочитаешь “Сын Отечества”…”

“Это справедливо, совершенно справедливо”, отвечал Чичиков. “Что может быть лучше [того], как жить в уединении, наслаждаться зрелищем природы, почитать иногда книгу”.[Вместо “почитать иногда книгу”: или упражнять ум в занятиях высоких, которые бы доставляли моральную пишу сердцу. Размышлять о чем-нибудь, или прочесть что-нибудь, господина Булгарина сочинения…”]

“Но знаете ли: всё, если нет друга, с которым бы можно поделиться…”

“О, это справедливо! это совершенно справедливо![это совершенная правда] Что все сокровища тогда в мире! Не имей денег, имей хороших людей для обращения, сказал один мудрец”.

“И знаете, Павел Иванович”, сказал Манилов, сделавши такую сладкую мину, что даже было несколько приторно, как натощак. “Тогда чувствуешь какое-то эдакое духовное наслаждение… Вот как, например, теперь случай доставил мне счастие говорить с вами и наслаждаться приятным вашим разговором…”

“О, помилуйте! Как можно, чтобы я льстил себя… ничтожный человек и больше ничего”.[Как можно, чтобы я льстил себя такою надеждою. Я ничтожный человек и не имею вовсе тех достоинств, которые бы могли мне приобресть расположение. ]

“О, Павел Иванович! я бы с радостью отдал половину всего моего состояния, чтобы иметь часть тех достоинств, которые имеете вы…”

“Напротив того, я бы почел с своей стороны за величайшее…”

Неизвестно, до чего бы дошли взаимные учтивства двух приятелей, если бы вошедший слуга не доложил, что кушанье готово.

“Прошу покорнейше”, сказал Манилов. “Вы извините, если у нас <���нет> такого обеда, какой на паркетах и в столицах. У нас просто по русскому обычаю щи, но от [самого] чистого сердца. Прошу покорнейше!” Тут они еще несколько времени поспорили о том, кому первому войти, и наконец Чичиков вошел боком в столовую. В столовой уже стояли два мальчика, дети Манилова, которые [казалось] были в тех летах, когда сажают уже за стол, но еще на высоких[сажают уже их за стол на особых несколько высоких] стульях. При них стоял учитель, который очень вежливо и с улыбкою поклонился. Хозяйка села за свою суповую чашку. Мужчины, [Далее начато: тоже] выпивши по рюмке водки, уселись таким образом, что Чичиков сел между хозяином и хозяйкою. Слуга завязал детям на шею салфетки.

“Какие миленькие детки”, сказал Чичиков, посмотрев на них: “а который [им] год?”