Иван Шмелев - Пути небесные (часть 2)

- Я это и раньше знала, но никогда так не разумела. Нельзя убиваться, что могилка чуть не пропала, у Господа ничего не пропадает, все вечно, есть! Даже прах, персть… все в призоре у Господа. Для земных глаз пропадает, а у Бога ничего не забыто. Как это верно! Даже я все храню в себе, что видела, все ж и в о е во мне!.. Помню, маленькая совсем была, увидала в садике первые грибки-шампиньоны… и вот сейчас их вижу, даже соринки вижу… А для Господа все живет, для Него нет ни дней, ни годов, а все - в с е г д а. И в Писании есть… «Времени уже не будет, и тогда все откроется».

- Как ты душевно выросла! - сказал он.

- Господь всегда в творении, в промышлении обо всем, что для нас пропадает…- до пылинки, до огонечка в темном, далеком поле… «до одинокаго огонечка, который угасает в темном поле…» - говорил батюшка.

- У него умер единственный сын, погас его «огонечек»…- сказал Виктор Алексеевич.

- Вот почему… про огонечек… Еще сказал… «скорбями себя томите, а надо отойти от себя и пойти к другим». Я знала это. Но надо это всем сердцем. И еще сказал…- «пойдите к другим, пожалейте других, и ваши скорби сольются с ихними и обратятся даже в радость, что облегчили других. Вдумайтесь в слова Христа: «да отвержется себе», и вам раскроется смысл Его слова» «иго Мое благо, и бремя Мое легко». Так никто еще мне не говорил. И спросил, есть ли у меня дети…

Они услыхали шорох над собой и детский голосок: «Возьми на лучки..!» - и тут же притворно-строгий окрик; «махонький ты… «на лучки»! жених скоро, а все… у-у, сладкий ты мой…» И они услыхали чмоканье.

Из березняка за ними вышла молодая баба с мальчиком на руках. Баба была веселая, пригожая, мальчик- здоровенький. Баба ему сказала: «Посмеются господа на нашего Гаврилку… скоро парень уж, а все - «на лучки…»!»Даринька дала мальчику конфетку, залюбовалась им.

- В отца, широконькой… Тятеньке насбирали, в сметанке сейчас пожарим.

Полна кошелка была грибов. Дариньке захотелось жареных грибов в сметане,- у Крынкина ничего не ела, - не продаст ли немножко? Баба от денег отказалась, отсыпала ворошок и присоветовала обочинкой пройти, грибов много, к войне. Когда она ушла, Виктор Алексеевич спросил:

- Говорила,- про детей батюшка спросил?..

- Да. Сказал, что брак без детей… нету в нем чистоты…

Пошли опушкой, и стали попадаться грибы.

- Белый нашла!.. смотри, как стоит, найдешь?.. Он подошел и по ее взгляду нашел белый.

- Да, он глубокое высказал… о страдании…- сказал Виктор Алексеевич.- Это и психологически совершенно верно: раствориться в других…

- Сердцем надо это принять…- сказала она, и он увидал, как она тревожно-пытливо смотрит.

Он почувствовал, как ей важно, чтобы он понял все, что она думает о нем, боится за него.

- Научи же меня!..- воскликнул невольно он.- Ты понимаешь больше, чем сказала… ты можешь сердцем, а я…

- Я не умею научить…- и на лице ее выразилась растерянность. - У тебя есть сердце, ты много знаешь… и поймешь все, что во мне… больше!..

Он увидал новое в ней, - оживленность мыслью в глазах, будто она в полете, в чем-то… Взял ее руку и прикрыл ею себе глаза.

- С тобой я все пойму!..- шептал он, слыша, как ее пальцы ласкают его глаза. И почему-то вспомнил сказанное отцом Варнавой: «Побеждающая».- Ах, какая сила в тебе!..

И раньше говорил он так, в порывах страсти; но теперь он открывал в тех же почти словах новый, более глубокий смысл.

Был вечер, когда они вышли на дорогу и сели на бугорке, откуда открывался вид на Москву. За рекой огненно садилось солнце: пламенная была Москва, пламенная была река. Пламенела глинистая дорога по обрыву. Под розовыми березами стояла их коляска.

- Румяные березы, праздничные…- сказала Даринька. В светлом порыве, она посмотрела в небо.

- Хорошо, что поехали сегодня… мне теперь так легко!..- говорила она небу, ему, себе.

С этим днем связывал Виктор Алексеевич расцвет Даринькиных душевных сил.

В тот же вечер, уснув на диванчике после томительного дня, она проснулась перед полуночью с радостным восклицанием:

- Сколько чудесного… т а м!..

Он дремал рядом в кресле. Взглянул на нее, на раскрытые радостно глаза, в которых сиял свет золотистого абажура лампы, и увидал новую красоту ее,- не юную, а глубоко женственную, сильную красоту, и его осенило мыслью: «Вот то, влекущее, чего ищут все, вечное-женственное, пысшая красота творящего начала». После определил вернее: закрепил в своем дневнике: «..,Не «высшая красота творящего начала», это словесно-мутно. То был явленный мне в Дариньке образ чистоты в женщине, женственное начало в творческом. Эта чистота излучала теплоту-силу, как бы основу жизни, и в этой теплоте были - нежность, ласка, милосердие, вся глубина любви… все, что чарует нас в матери, сестре, невесте…- все очарования, данные в удел женщине, без чего жизнь не может б ы т ь… В тот памятный вечер во мне родилось постижение величайшего из всех образов: Дева -Жена- Приснодева. Культ Девы в мифах, у поэтов, художников, святых, в народах, живущих душевной подоплекой, у нас особенно задушевно и уповающе. Этот культ порожден неиссякающе-властным чувством искания совершеннейшего, ж и в о т в о р я щ е г о».

- Где - там?..- спросил Виктор Алексеевич.- Ты сейчас радостно воскликнула: «Сколько чудесного… там!»

- Да-аааа!..- напевно воскликнула она,- я видела у нас, в Уюто-ве… Забыла… Ах, да!.. помню - все чистое, прозрачное… Вдруг поняла, во сне…- вот- святое! И мне стало ясно… все. Что же я видела?.. Забыла… такое чудесное забыла…

По ее лицу видел он, как она старается припомнить.

- Видишь… Но это чу-точку только, мреется чуть-чуть-чуть…

Она сложила ладони и возвела глаза - молилась словно.

- Видишь…- зашептала она, как будто боясь спугнуть вспомнившееся из сна,- я видела все вещи у нас в Уютове… и дом, и елки, и цветы… камушки даже помню и колодец… но все совсем другое! Подумала я…- вот - святое, чистое творение Господне… Этого нельзя рассказать. Ж и в о е!.. Струится, льется… в елках даже зеленое струится, и все видно, будто прозрачное… вот как через пальцы смотреть на солнце… духи вот в стеклянных уточках продают, в олениках… Я всегда любила смотреть, всегда мечтала, вот бы тетя купила мне… и теперь люблю… Такая чистота… щуриться надо, а то слепит. И в самую минутку, как мне проснуться, подумалось, во сне: вот это без г р е х а, и надо, чтобы все было чистое, тогда все будет». Не думала ни о чем, когда задремывала, и вот т а к о е…- сказала она, дивясь.- А теперь думаю.

- Что же ты думаешь?

- Думаю… - говорила она мечтательно,- это не жизнь, как все живем. Надо совсем другое…

- Что же другое?

- Как это верно, как чудесно!..- воскликнула она, всплеснув руками.- Так понятно открылось мне, а во сне будто и ответилось, какая должна быть жизнь. Такая красота… снилось-то! все живое, и все струится! А это…- огляделась она,- мутное, темное… неживое. Нет!..- страстно воскликнула она и так мотнула головой, что лежавшие на батистовой кофточке каштановые ее косы разметались.- Подумать только, какие простые слова, как надо: «Да отвержется себе и возьмет крест свой и по Мне грядет»! Тут все как надо. Каждому дан крест и указано, что надо: н е с т и, идти за Ним. И тогда все легко, всем. И это совсем просто. А думают, что жизнь… чтобы ему было хорошо. И я так думала, маленькая когда… А потом стала всего бояться… Ведь я…- в глазах ее выразился ужас,- тогда… Я сказала тебе не все. Самого страшного и не сказала… и самого…