Николай Лесков - Синодальный философ

«В доме генерала, в одном со мною флигеле жил чиновник, его родственник, малоросс, дворянин, по-малороссийски образован в уездном училище. Я жил с ним дружно, — он меня любил и почитал как человека ученого».

Этот малоросс, однако, надувал своего ученого соседа. Стал он звать секретаря к Спасу Преображению, к обедне. Исмайлов в одно воскресенье не пошел, а в другое пошел. Отстояли они обедню, и малоросс начал его звать к одной даме, «предоброй и благочестивой старушке, которая любит поговорить о религии». Секретарь не пошел. Он «не желал заводить знакомства с пожилыми барынями, которые стесняют этикетом», но в следующее затем воскресенье малоросс опять повел его к Спасу Преображению и оттуда-таки завел к своей «знакомой старушке».

Пришли. «Девушка сняла с нас плащи и говорит: барыня в гостиной.

Настроенный в воображении, что увижу какую-нибудь почтенную старушку, я иду смело — и что ж: вместо старушки вижу необыкновенную красавицу, читающую на диване книжку в полулежачем положении…

Я оторопел, смутился, и все настроение духа у меня пропало.

Когда мы вошли, красавица встала, улыбнулась, протянула руку сначала соседу, а потом мне. Смущенный, я не мог сказать никакого комплимента и поцеловал руку просто.

Сели. Разговор начался приступом об обедне, перешел к погоде, к здоровью и к чьим-то похоронам.

— Не говорите об умерших, — вскричала красавица, — говорите лучше о живых. Мы хотим жить. На что омрачать жизнь преждевременно!

Подали кофе, — было кстати помолчать и одуматься. Я не говорил ничего по причине смущения, которое у меня не проходило. Я смотрел на хозяйку с изумлением; я замечал ее позы и движения и удивлялся искусству женщин говорить о себе станом и оборотами (?!). На ней и около нее все будто дышало и двигалось. Красавица была одета просто: грудь и руки закрыты, ножки в золотых туфельках, прическа с двумя локонами; на плечах распущенная шаль, но каждая складка, каждая застежка, каждый бантик говорили, что под ними скрывается какая-нибудь прелесть. Никакому живописцу не схватить той линии оборота руки, когда она поправляла свои локоны. Подобный оборот я видел только у Тальони».

Синодальный секретарь сразу влюбился и пошел дознавать кондуит своей «красавицы».

Она была вдова незадолго перед этим умершего полковника, и малоросса с нею познакомил адъютант военного министра Р., «который был близким приятелем ее мужа».

Тут Исмайлов вспомнил, что этот Р. четыре месяца назад просил его хорошенько написать «просительное письмо к государыне» о помощи этой даме, у которой после мужа осталось трое детей и ровно никаких средств. Р. надеялся, что императрица ей поможет, «особенно если вспомнить ей, что вдова воспитывалась в Смольном институте, круглая сирота и выпущена первою».

Из документов этой дамы Исмайлов узнал, что она сирота, дочь священника, воспитывалась в Смольном на казенный счет, выпущена первою, 16 лет от роду, и прямо из института вышла замуж за полковника, служившего по военно-учебным заведениям; прожила с ним шесть лет и овдовела с тремя малолетними детьми. Средств никаких не было.

Исмайлов сочинил письмо, а адъютант отвез его к военному министру, и прелестная вдова «получила не малозначительное пособие».

Но на одновременное пособие, конечно, нельзя было прожить весь век, и адъютант Р. о ней заботился, а еще лучше их всех она сумела позаботиться о себе сама.

Секретарь стал подозревать, что его малоросс неравнодушен ко вдове, и начал расспрашивать о ее прошлом.

История выходила не совсем обыкновенная и даже трогательная.

«Муж красавицы влюбился в нее, когда она была в институте, и женился на ней с дозволения директрисы. Прожив с нею шесть лет, он не ознакомил ее ни с кем по ревности или из расчета, потому что был беден. Замужняя красавица осталась после него с детьми, но сохранила все другие качества благовоспитанной девицы. (Так думал Исмайлов, но с развитием истории она покажет свои качества иначе.) Свободная и откровенная, как дитя, доверчивая и расположенная ко всем, она мечтала только о добре; всегда веселая, всегда радушная, она знала одно, что женщина должна быть замужем и, овдовевши, не понимала своего положения и верила в будущее».

«Первым ее патроном был Р.», которого секретарь называет «благороднейшим человеком», но он уехал в командировку и поручил навещать ее малороссу. Сейчас же началась игра. «Красавица попробовала испытать его к себе расположение, коснулась его сердца и подобралась к тому, что он решился сделать ей предложение». (Через три месяца после смерти мужа.) «Предложение было принято с обыкновенною женскою робостью».

Малоросс завел Исмайлова ко вдове для того, чтобы узнать его о ней мнение и вопросить его: «будут ли они счастливы?»

Сам неравнодушный ко вдове, секретарь советовал товарищу подождать возвращения Р., но влюбленный малоросс отвечал, что «ждать для него и для нее томительно». Притом же малоросс открыл Исмайлову, что неопытная, никогда «не видавшая света и людей» институтка «не дает ему покоя, требует, чтобы он написал обязательство жениться, и дает обязательство и сама.

— По крайней мере, — говорит она, — мы тогда будем покойны и будем знать, как вести свои дела. При вступлении в брак пенсию у меня отнимут, но я надеюсь, что перед выходом замуж мне дадут пособие; а об этом надо хлопотать благовременно».

Оба приятеля нашли эти соображения и мысль об обязательстве резонными, но секретарь стал наводить малоросса на мысль, что красавица ему не пара, что она для него слишком «умна, образована и великолепна». В одном из разговоров он и ей тоже развел рацею, что неравенство воспитания бывает очень тяжело в союзах, а малороссу сказал, что красавица, кажется, кокетка, и что ему не худо бы повременить с выдачею обязательства, на котором красавица настаивала.

Малоросс его послушался и обязательства не выдал, но, однако, заподозрил, не прочит ли синодальный секретарь эту красавицу в жены себе. А красавица, не получив обязательства, вдруг изменила тактику. Она назначила вечера и стала принимать «холостых и вдовых мужчин и ни одной женщины». Все ее гости были в нее влюблены и «каждому казалось, что он имеет у нее преимущество». То же самое сдавалось и Исмайлову. Он только недоумевал одно: откуда она берет деньги, чтобы давать свои роскошные вечера?

Скоро это ему разъяснилось.

Исполняя какое-то поручение этой неопытной, не видавшей света смолянки, синодальный секретарь заходит один раз к ней утром и застает у ней «военного генерала, которого видал у нее на вечерах в числе других поклонников. Хозяйка и гость говорили очень жарко, но когда секретарь появился, они прекратили разговор, и генерал после двух-трех незначащих слов взял фуражку и раскланялся.