Юрий Дружников - Интервью

В русской прессе Америки идет сейчас такая же дискуссия об умирании литературы в России, а в России об умирании литературы в эмиграции. Но если мы обратимся к началу прошлого века, то увидим, что тиражи были еще меньше -- 500-1000 экземпляров. Поэты Вяземский и Жуковский скупали тираж Пушкина целиком, чтобы просто дарить знакомым, а сам Пушкин жаловался, что круг редеет и скоро мы будем вынуждены из-за отсутствия читателей читать друг другу. При этом литература становилась той, которую мы теперь называем классикой. Разговоры о смерти литературы -- от нестабильности общей ситуации в России, от ощущения безвременья. От того, наконец, что умирают мифы, уступая место чувству реальности. А литературные развечания мифов -- это именно то, чему я посвящаю часть моей жизни. Эксперимент с созданием коммунистического рая был уникальный. Очень интересно человечеству его понять. Полжизни, опыт -- в России, а писать лучше -- в Америке.

Вне всяких сомнений, эмигрантские произведения -- это крупица русской культуры. Хорошие они или плохие, они в ней останутся как свидетельства нашего времени и нашего миропонимания. Но в подтексте вашего вопроса спор: одна или две русских литературы... Эмигрантская ветвь, по-моему, необходима для России, ибо, когда на родине плохо, рукописи и даже самих писателей можно спасать только на Западе. ХХ век подтвердил эту традицию. Сегодня саженцы, спасенные эмигрантами возвращаются на родину, но что будет завтра? Если мы ответственны за судьбы русской культуры, надо быть готовыми к худшему. Здесь надо хранить то, что написано там. Если опять диктатура, пускай не идеологическая, а циничная военная или тайной полиции, пусть не надолго, -- все равно с ней придут обыски, аресты, чистки, сжигание бумаг, архивов, книг, конфискация компьютеров, как в прошедшую войну радиоприемников. За день можно уничтожить то, что пишется десятилетиями, -опыт есть. Если диктатура, то следом Самизат, а здесь опять расцветет Тамиздат. Кто из нас поручится за надежность происходящих там перемен?

Дистанция, по моему убеждению, только помогает писать о России, отметая второстепенное. Расстояние помогает лучше понять страну, в которой я родился.

1998, Загреб.