Владимир Дудинцев - Между двумя романами

Кроме Ивана Переверзева, еще мне несколько писателей дали деньги, и деньги эти были не столь крупны, но все же приличные: по три, по пять тысяч. Много народа из писателей дали деньги...

2. Еще дары...

Да... В общем, бывали в те времена довольно острые промежутки... Довольно туго приходи-лось. Четверо деток... Но времена эти все-таки были не со всех сторон плохие, потому что они прекрасно служили... вот прямо для педагога... Это прекрасное было воспитательное средство.

Про Любу я уже рассказывал. Да, это было прекрасное воспитательное средство! Видимо, скажу я, зрелище процветающего родителя, полного довольства, для детей - плохое воспитательное средство. Зрелище родителя, страдающего и гонимого, - для детей хорошее воспитательное средство, так же как и для взрослых. Так что я могу кому-то даже спасибо за это сказать, потому что сейчас уже страдания миновали, но я могу любоваться на детвору на свою, это очень приятно.

И, кроме артистов, были моменты... Вот как бы мозаика, некоторые эпизоды...

Однажды под Новый год сидим все с унылым видом, все дома были. Ничего нет. Нужно праздновать Новый год, а тут не то что праздновать, а вообще ни черта! Сидим, смотрим на меркнущий день в окнах. В общем, тишина. Вдруг звонок в дверь. Открываю. Стоит мужчина в халате. Держит в руке какую-то длинную накладную. А перед ним ящик деревянный стоит на полу. Ящик высотой примерно до пояса и примерно шириной сантиметров 70, и длина, навер-ное, около метра. Вот такой ящик из хороших белых строганых сосновых досок. Аккуратный ящик - мы потом им тоже пользовались в качестве мебели.

"Дудинцев?" - "Да". - "Заказывали на площади Восстания (не помню точно, может, на Котельнической) в гастрономе, делали заказ? Ждете заказ?" - "Никакого заказа". - "Как, никакого? Вот это для вас, вот квитанция, накладная на ваше имя! Дудинцев Владимир Дмитриевич?" - "Да". "Ломоносовский, 19?" - "Точно". - "Так принимайте!"

И я ему помогаю. Мы затаскиваем, кряхтя, громадный этот ящик, я расписываюсь, и он уходит. Дети все сбежались, я крышку открываю, а там! полный набор, чтобы праздновать Новый год с гостями, богато. И еще на месяц жизни. Все там было: индейка, мясо, куры... яйца, десяток бутылок постного масла, какие-то еще пакеты: сахар, конфеты - ну чего только не было... какие-то коробки деликатесов, семга... ветчина! Дети так завопили, помню, ужасающе завопили! Мы сразу пошли устраивать пир, не дожидаясь Нового года. Это были чудеса. Я потом пытался узнать, кто сделал нам такой роскошный подарок, да так и не узнал.

И среди имеющих власть и влияние встречаются такие люди. Однажды позвонили мне по телефону. Женщина. Больше часа вела со мною разговор о том, как я живу, мысли какие у меня по поводу того, другого, третьего. И по голосу ее я чуял... Я даже думал, что это Фурцева... Голос такой, слегка барственный... Сиятельный голос был. По разговору я понял, что она хорошо знает большевиков старых и какие-то правительственные круги ей известны. Она все это намеками... А когда я хитро стал подлезать, чтобы познакомиться, она улыбнулась и повесила трубку. Знаете, это было чрезвычайно интересно.

Однажды меня позвал к себе поговорить один из секретарей МК партии, Орлов. Он очень хорошо со мной поговорил, но, правда, этот разговор не возымел никаких ощутимых последст-вий. А уж со стороны, так сказать, рядовой публики не было отбою от знаков внимания и для души, и материальных. Раздается, например, в День Советской Армии - уж каким-то образом было известно, что я воевал, - раздается звонок, и чьи-то поспешные шаги на лестнице... Открываю дверь - никого нет, только чьи-то удаляющиеся шаги внизу. И смотрю: прямо у моих ног - бутылка французского коньяка и букет цветов. Вот. Ну, в другой раз - извещение о посылке. Бегу на почту и получаю... и уже иду с таким, знаете, со страшным наслаждением, предвкушая вскрытие этого ящика, а из него пахнет копченой рыбой, еще чем-то. Вот прихожу, дети собираются, я поддеваю крышку отверткой, откидываю - а там лежат золотистые такие, в руку величиной, штуки 4 или 5 омулей. Омули лежат, а под ними в полиэтиленовом мешке, на длину этих омулей, такая, довольно большого сечения... такой мешок, похожий на большую толстую колбасу. За этим полиэтиленом видны очень дорогие конфеты ленинградские "Театральные", с роялем - это очень хорошие конфеты были... И мне на этот раз удалось разведать, кто послал. Вы знаете, небогатый человек. Переводчица с нескольких языков. Такая светлоликая, очень пожилая, с ореолом седых волос - по фамилии Момбелли, из Ленинграда. Я произвел точное следствие и к ней ездил, благодарил ее. Вот. Она мне, когда я приезжал в Ленинград, каждый раз предоставляла комнату, в которой жила, отдавала на любой срок. А сама куда-то уезжала. Это были такие... очень трогательные моменты. У нее был сын, Саша Момбел-ли, который заезжал ко мне в гости в Москве. Артист эстрады, чтец. Очень небогатый. Он-то и прислал матери байкальских омулей. Был там на гастролях. А она - мне. И еще много разных случаев было...

Ко мне приходили люди - кто только не заходил... Приходишь, бывало, открываешь дверь - сидят, разулись, достали свои припасы и едят. Их приглашают к столу. Нет-нет, ничего, мы не будем мешать... вот здесь... и сидят в коридоре. И почему-то все, разувшись, - устали, видно. И все они приходят бог знает откуда и рассказывают о своих трудностях, просят совета, кто-то им говорил... И один раз был такой молодой человек, из Сибири приехал - и даже фамилии его не знаю - и уехал. Поговорили мы с ним. Изобретатель, очень много было изобретателей... И уехал. А потом уже, после его отъезда чуть ли не через сутки, я почему-то полез под картон, которым был накрыт мой стол, и вот туда он засунул 300 рублей, и я таким образом получил от него вот такой дар. В другой раз вдруг пришло заказное письмо неизвестно откуда. Раскрываю конверт - в нем сберкнижка. На сберкнижке - на мое имя неизвестно кем внесенный вклад - 500 рублей. И причем всегда это попадало очень кстати, в такой страшный критический момент - как тут в бога не уверовать! Подоспевало всегда, когда я от бесплодных мыслей, что бы такое сделать, начинал приходить в отчаяние. И вдруг - бац! Вот такая штука.

Но не хлебом единым жив человек! И для души мне много было отпущено в те времена. И письма, и встречи... Появился замечательный друг у меня Мария Вениаминовна Юдина. Да, та самая Юдина - знаменитая пианистка. Позвонила однажды, сказала - читательница. И стал я завсегдатаем на ее концертах в Консерватории, у Гнесиных. Очень много играла она Баха, а у меня как раз подошел "баховский" период. Был шопеновский: когда сочинял "Не хлебом единым". А теперь мне помогал Иоганн Себастьян Бах. А вот к Хиндемиту так Мария Вениами-новна и не смогла меня преклонить, но грозилась. Наверное ее хлопотами попали мы с женой на 1-й конкурс имени Чайковского. Ван Клиберн! Но больше всего - Серхио де Варелла Сид, португальский пианист. Божественный музыкант. Как он исполнял Цезаря Франка! Молился...