Владимир Дудинцев - Между двумя романами

А чего стоит нашумевшая история с попыткой заключить неудобного гражданина в психиатрическую лечебницу! Тогда В. Д. с Роем помчались на нашем "Москвиче" спасать его. А потом и другие - писатели и ученые. И в психушке Жорес оставался самим собой. С интере-сом разговаривал с врачами. Отсутствие страха у "пациента" было воспринято ими как признак болезни. В общем, пришлось ему провести в лечебнице несколько дней.

В конце концов его лишили советского гражданства, когда после многих отказов со стороны властей он все-таки поехал на конференцию в Лондон.

Итак, Жорес... Он часто заходил к нам, когда бывал в Москве. Жил он с семьей в Обнинске. Придет, допустим, а нас с Володей нет. Дети встречают радостно. А он: "Ну-ка, посмотрим, что у вас есть в холодильнике... Ай-яй, пусто..." Выдает сумму - бегите в магазин. И к перечню продуктов всегда кофе... День Жореса Александровича бывал очень насыщен, удивительно много он успевал - и в своей научной работе, и в раскрытии бюрократических тайн, и в посещении друзей. Приходил иногда с большим рюкзаком. Вытаскивает, например, джинсы (тогда - вожделенный предмет): это - Ване. А у него этих джинсов - полный рюкзак: всем знакомым ребятишкам. Это значит, Жорес Александрович получил какой-то гонорар!

Ну вот, принесли дети провизию, устроились уютно за столом, поели с аппетитом, поговорили.

- А теперь, - заявляет Жорес, - я посплю до прихода родителей.

Ложился обычно на мою постель - в кабинете не заснешь: кругом навалены пирамиды толстых книг, рукописи, - одну подушку под ухо, другую - на ухо. Поспал полчаса и опять готов действовать. Это я для чего рассказываю? Для нас с Володей Жорес был как бы образцом: без мелочных условностей, мешающих общению, очень простой, а в то же время - глубокий, серьезный, и очень отзывчивый человек. Он обладал удивительным качеством, которого, пожалуй, я не встречала больше ни у кого: умел быть на равных с любым, независимо от возраста и положения. Придешь, бывало, домой, а он на кухне с детворой общается - и с большим удовольствием. Не с позиций "взрослого", а с искренним живым интересом. Оттого его все любили.

Недаром, когда уезжал в Лондон, на перроне собралась целая толпа - и не только друзья, сослуживцы-биологи, но и рабочие, уборщицы... Всем он был нужен. Все горевали, чувствовали, что расстаемся очень надолго.

Между прочим, именно он надоумил Володю послать письмо издателям, когда "Междуна-родная книга" дала ему, так сказать, "от ворот поворот". Он и потом следил за перепиской Дудинцева с заграничными издателями. И после смерти Володи Жорес и Рита, его жена, остаются нашими друзьями.

Глава 33

"БЕЛЫЕ ОДЕЖДЫ"

Замысел романа формировался задолго до начала собственно работы. Но, как было и с первым романом, я скрывал этот замысел, и даже более того: и в дальнейшем не открывал никому, о чем пишу.

В начале 60-х годов в "Новом мире" было объявлено о том, что я для этого журнала пишу новый роман "Неизвестный солдат". Здесь необходимо кое-что пояснить. В то время я еще не знал, что за книгу напишу; мое участие в составлении этого анонса объясняется главным образом тем, что единственно таким путем я мог бы заключить с этим журналом договор и, соответственно, получить аванс, в котором, как водится, чрезвычайно нуждался.

В самом названии "Неизвестный солдат" скрывался эмбрион основной мысли нового романа: мне уже тогда было ясно, что речь в новом сочинении не будет идти буквально о солдате, который погиб, оставшись неизвестным. Отнюдь нет. Задумано было таким образом, чтобы рассказать о человеке, работавшем в какой-то точке общества, делающем какое-то дело, которое он рассматривает как важное и нужное для общества, - и делает его не ради наград и орденов, в противоположность иным карьеристам, но по внутреннему зову, некоему моральному императиву, обязывающему человека создать нечто полезное... Это, так сказать, первый, ясно видный слой будущего повествования. А под ним второй, для пытливых умов... Вот когда роман уже был написан, я порою слышал: что же, речь ведь все-таки шла о картошке... Неужели за это стоило отдавать жизни? Это относилось к первому слою романа. А для пытливых умов скажу: служение истине, в какой бы области она ни находилась, - самое дорогое, что есть у человека. Когда тебе указывают, как мыслить, - это наступление на ум и сердце. В таких условиях служение истине становится тайным и порой действительно стоит жизни.

В заголовке "Неизвестный солдат" можно видеть, как в окружающем меня тогда тумане прорезался луч света: идея романа "Белые одежды", в котором его герой, Федор Иванович, именно гонится не за наградой: он испытывает настоятельную потребность бороться против Зла во имя торжества Добрых начал и готов для этого торжества пожертвовать всеми своими благами и удобствами.

Но потом, почувствовав остроту создаваемой книги, я, как и в случае с первым романом, начал прятаться, скрывать как саму работу, так и ее содержание.

Прошло немало времени, и я думал уже, что о том анонсе давно позабыли, тем более что аванс был давно списан... Говорят, однажды Твардовский спросил у ответственного секретаря "Нового мира" Натальи Павловны Бианки: "Чем можем помочь Дудинцеву?" И, услышав, что за ним числится аванс за ненаписанный роман, предложил поразмыслить, как бы списать. И пораз-мыслили - в мою пользу... Так вот, думал я, что о том анонсе забыли - ан нет. Оказалось, что толковые люди из "Нового мира" помнят объявление двадцатилетней давности. Однажды на пляже в Пицунде Диана Варкесовна Тевекелян, член редколлегии, спросила: "Когда же вы дадите нам ваш новый роман? Вы ведь обещали отдать его в "Новый мир"". К тому времени у меня была закончена первая часть романа. Я давал читать рукопись некоторым писателям, находившимся в Пицунде, и очень ждал такого разговора с издателем. По приезде в Москву недели через полторы был заключен договор.

Мне было понятно, какую ответственность брала на себя Тевекелян, способствуя заключе-нию договора на произведение, в котором автор выступал в защиту генетиков, "очерняя" Лысенко, лысенковцев, а заодно и КГБ... Аванс, при моем хроническом безденежье, был в то время для меня живительным кислородом, - и я вдохнул его с удовольствием, подписав договор. В ноябре 1985 года я принес в журнал уже законченный роман - весь целиком. И тут... (Тевекелян уже не работала в журнале...)

Редколлегия прочитала и призадумалась. И вот они, посовещавшись, видимо, между собой, решили, что такое печатать нельзя - плохо будет всем, без исключения, в том числе и главному редактору, В. Карпову, Герою Советского Союза...

Откровенно говоря, я удивился, когда журнал заключил со мною договор. И сразу замолчал - не подавал виду о своем удивлении. Но все время ждал: вот прочтут они роман целиком и сейчас же начнут расторгать договор. И действительно, все так и получилось... Кому-то пришла блестящая идея: послать роман на рецензию в КГБ, что и сделали... "Печатать нельзя!" - был приговор.