Николай Лесков - Том 2

— Ну, хорошо, это будет видно.

— Так отложим это, — отвечал Белоярцев, — и обратимся к другому не менее важному вопросу. Нас должно быть четырнадцать членов, а теперь нас здесь пока всего шестеро, если прислугу не считать нашими сочленами, так как вопрос о ней до сих пор еще не совсем решен. Остальные наши члены должны перейти к нам на этих же днях. Большая часть этих членов должны присоединиться к нам вместе с Васильем Ивановичем Райнером, с которым они живут теперь. Обстоятельство, по поводу которого я заговорил о гостях, дает мне мысль заявить вам: не найдете ли нужным несколько поотложить переход Райнера и его товарищей в дом ассоциации? Конечно, нам от этого будет несколько тяжелее на один месяц, но зато мы себя оградим от больших опасностей. Райнер — человек, за которым смотрят.

— Ах! нет, возьмемте Райнера: он такой хороший человек, — вмешалась вошедшая Ступина.

— Хороший, Анна Львовна, да только все-таки лучше подождемте. Он может здесь бывать, но не жить пока …понимаете, пока мы не окрепли. А тогда всех, и его и всех, кто у него живет, всех примем. До тех пор вот Грабилину уступим три комнаты: он один может платить за три.

— Да Грабилин что же за член нашей ассоциации?

— Да так, пока .

— Смешно, — сказала, вставая, Лиза. — Розанова принимать опасно; Райнера опасно пустить жить, а принимать можно; людей, которые живут у Райнера, тоже нельзя пустить жить с нами, тогда как на них рассчитывали при устройстве этого жилья, а какого-то Грабилина, у которого только деньги заняли, надо пускать, чтобы комнаты не гуляли! Какое же это социальное общежительство! Это выходят chambres garnis [71]Белоярцева с компаниею — и только.

— Ах, Лизавета Егоровна, как вы странно иногда понимаете простые вещи! — воскликнул Белоярцев.

— Да-с, я их понимаю.

— Вот вы еще и сердитесь.

— Вам неприятно видеть Розанова, потому что он напоминает вам ваше прошлое и неловко уколол вас вашим бывшим художественным направлением.

Белоярцев сделал недоумевающую мину.

— Райнер, — продолжала Лиза, — представляет нам вашу совесть.

— Лизавета Егоровна! — позвольте, однако, если я человек с плохою совестью, то я…

— Позвольте, я знаю, что вы художник, можете сыграть всякую роль, но я вам говорю, что вы хитрите и с первого же дня оттираете людей, которые могут вам мешать.

— В чем-с, смею спросить?

— Рисоваться.

— Я стараюсь не обижаться и поставлю вам на вид, что я не одного Райнера прошу повременить, а всю его компанию. Неужели же я всех боюсь?

— Конечно. Вы их знали, пока они были вам нужны, а теперь… вы братоваться с ними не хотите. Вам нравится первая роль.

— Вот и начало! — грустно произнес Белоярцев.

— Да, скверное начало: старайтесь поправить, — произнесла Лиза и, поклонившись всем, пошла к дверям коридора.

— Ну, характерец, — сказала ей вслед Бертольди.

Белоярцев покачал головой, другие не сказали ни слова.

«Выгнать ее или все бросить, — другого спасенья нет», — подумал Белоярцев и, подойдя к окну, с неудовольствием крикнул:

— Чей это образ тут на виду стоит?

— Моя, сударь, моя икона, — отозвалась вошедшая за Лизиным платком Абрамовна.

— Так уберите ее, — нервно отвечал Белоярцев.

Няня молча подошла к окну, перекрестясь взяла икону и, вынося ее из залы, вполголоса произнесла:

— Видно, мутит тебя лик-то спасов, — не стерпишь.

— Ну, господа, а другие вопросы, — возгласила Бертольди и, вынув из кармана бумажку, начала читать: — « Вопрос первый : о прислуге, о ее правах и обязанностях в ассоциации, как ее сочленов». — Впрочем, я с ними уже говорила: они ничего не понимают и хотят платы. — « Вопрос второй : о днях отдохновения и собраний». — Мнение Белоярцева, Красина, Прорвича и Ревякина — устранить христианский календарь и принять разделение на декады. Десятый день будет днем отдохновений и собраний. — К вопросу о прислуге, Белоярцев, вы говорили присоединить, где наши слуги должны обедать: особо или с нами? Вносить завтра этот вопрос?

— А? вносите что хотите, — порывисто ответил Белоярцев и, ни с кем не простившись, пошел в свою комнату.

Женщины посидели еще несколько минут в раздумье и тоже одна за другой тихо разошлись по своим комнатам.

Ступина, проходя мимо двери Лизы, зашла к ней на одну минутку.

— Знаете, как, однако, что-то неприятно.

— Холодно в доме, — проронила Лиза.

— Нет, какая-то пустота, тоска… Право, мне, кажется, уж стало жаль своей квартирки.

— Ох, пожалеешь, матушка! еще и не раз один пожалеешь, — отозвалась ей няня, внося тюфячок и подушки.

— Тебе же, няня, поставлена постель в особой комнате, — заметила Лиза.

— А поставлена, пусть там и стоит.

— Где же ты тут будешь спать?

— А вот где стою, тут и лягу. Пора спать, матушка, — отнеслась она к Анне Львовне, расстилая тюфячок поперек двери.

— И охота вам, няня, здесь валяться.

— Охота, друг ты мой, охота. Боюсь одна спать в комнате. Непривычна к особым покоям.

Няня, проводив Ступину, затворила за нею дверь, не запиравшуюся на ключ, и легла на тюфячок, постланный поперек порога. Лиза читала в постели. По коридору два раза раздались шаги пробежавшей горничной, и в доме все стихло. Ночь стояла бурная. Ветер со взморья рвал и сердито гудел в трубах.

— Разбойники, — тихо, как бы во сне, проговорила няня.

— Так их и папенька покойный, отпуская свою душечку честную, назвал разбойниками, — прошептала она еще через несколько минут.

— Господи! господи, за что только я-то на старости лет гублю свою душу в этом вертепе анафемском, — начала она втретьи.

Лиза молча читала, не обращая никакого внимания на эти монологи.

— Сударыня! — воскликнула, наконец, старуха.

— Ну, — отозвалась Лиза.

— Я завтра рано уйду.

— Иди.

— Пойду к Евгении Петровне.

— Иди, иди, пожалуйста.

— Хоть посмотрю, как добрые люди на свете живут.

Лиза опять промолчала.

— А мой вот тебе сказ, — начала няня, — срам нам так жить. Что это?

— Что? — спросила Лиза.

— Это… распутные люди так живут.

Лиза вспыхнула.

— Где ты живешь? ну где? где? Этак разве девушки добрые живут? Ты со вставанья с голой шеей пройдешь, а на тебя двадцать человек смотреть будут.

— Оставь, няня, — серьезно произнесла Лиза.

— Не оставлю, не оставлю; пока я здесь, через кости мои старые разве кто перейдет. Лопнет мое терпенье, тогда что хочешь, то и твори. — Срамница!

Лизой овладело совершенное бешенство.

— Ты просто глупа, — сказала она резко Абрамовне.

— Глупа, мать моя, глупа, — повторила старуха, никогда не слыхавшая такого слова.

— Не глупа, а просто дура, набитая, старая дура, — повторила еще злее Лиза и, дунув на свечку, завернулась с головою в одеяло.