Николай Лесков - Том 7

Леон, в руках провор, в ногах поспех, духом вздел свой трехугольный цилиндр, слетел, купил и подает, а Александр Александрович его вдруг к невероятной для всех неожиданности принудил — взял да и вопросил:

— Сколько этот мед стоит?

Леон хватом ответил: «Двадцать пять рублей». А Александр Александрович, как народные простые обиходы понимает, сейчас рассудил: может ли это быть, чтобы такие фруктеры * 200 Фруктеры — вместо: фрукты. , которые простой мужик продает и простой мужик у него покупает, да этакую цену стоили? И вдруг к страшной для всех неожиданности одно самое простое средство изволил сказать:

— Позвать, — говорит, — ко мне мужика с латком!

Как это слово из его уст вышло, все по колено в пол ушли, а Леон на лицо пал и виниться стал:

— Не велите, — молит, — звать мужика, я и так всю правду скажу: хитил я тут на этой купле целых двадцать три рубля.

Александр Александрович изволил спросить юстиц-Панина * 201 Юстиц-Панин. — Панин Виктор Никитич, граф (1801–1874) был министром юстиции с 1841 по 1862 год. :

— Что в таковых случаях надлежит за хищение по закону и обычаю предков?

Юстиц-Панин отвечал, что законы к Леонову званию издавна не прикладны, а по обычаю предков, в давнее время, при Катерине Великой, за такие дела давали хищнику для политики похвальный лист и месячину * 202 Месячина — ежемесячный продовольственный паек. и посылали в Царское Село при ферме на птичный двор белых павлинов стеречь.

Но Александру Александровичу этот Катеринин предлог не понравился, и он изволил сказать:

— При мне пусть будет иначе: не надо мне хищников ни здесь, ни на птичный двор и ни в какое самое последнее место; а отпустить его с семьей в город без похвального листа и без месячины на вольное пропитание.

Вперед же повелел: чтобы во всех местах, где какой хищник окажется, всех равно одним законом судить.

Слово это пронеслось на целую Русь, и было оно за большую радость, потому что хищники опротивели всей земле злее самых злых врагов.

На том сказ и кончается.

Странное приключение, которое я намерен рассказать, имело место несколько лет тому назад, и теперь оно может быть свободно рассказано, тем более что я выговариваю себе право не называть при этом ни одного собственного имени.

Зимою 186* года в Петербург прибыло на жительство одно очень зажиточное и именитое семейство, состоявшее из трех лиц: матери — пожилой дамы, княгини, слывшей женщиною тонкого образования и имевшей наилучшие светские связи в России и за границею; сына ее, молодого человека, начавшего в этот год служебную карьеру по дипломатическому корпусу, и дочери, молодой княжны, которой едва пошел семнадцатый год.

Новоприбывшее семейство до сей поры обыкновенно проживало за границею, где покойный муж старой княгини занимал место представителя России при одном из второстепенных европейских дворов. Молодой князь и княжна родились и выросли в чужих краях, получив там вполне иностранное, но очень тщательное образование.

Княгиня была женщина весьма строгих правил и заслуженно пользовалась в обществе самой безукоризненной репутацией. В своих мнениях и вкусах она придерживалась взглядов прославленных умом и талантами французских женщин времен процветания женского ума и талантов во Франции. Княгиню считали очень начитанною и говорили, что она читает с величайшим разбором. Самое любимое ее чтение составляли письма г-жи Савиньи, Лафает и Ментенон, а также Коклюс и Данго Куланж * 205 …письма г-жи Савиньи, Лафает и Ментенон, а также Коклюс и Данго Куланж . — Почти все имена названы в этом перечислении неправильно, так как Лесков заимствовал их из воспоминаний Жанлис в русском переводе, искаженном множеством опечаток («Воспоминания Фелиции Л. ***, состоящие из отборнейших мыслей и изящнейших анекдотов, в недавнем времени изданные госпожою де Жанлис», ч. 1–2, М., 1809. См. ч. 2, стр. 13). Приводим использованное Лесковым место по более исправному переводу: «Не говоря о письмах госпож Севинье и де ла Файет, какие письма писала госпожа Ментенон! Сколько ума, разума!.. А письма и прекрасные воспоминания госпожи Кайлус!.. Письма госпожи Данжо и госпожи Куланж имеют то же достоинство и те же приятности» («Дух госпожи Жанлис», ч. II, М., 1808, стр. 170–171). Все эти имена (de Sévigné, de la Fayette, de Maintenon, de Caylus, de Dangeau, de Coulange) принадлежат французским писательницам XVII века, близким ко двору Людовика XIV, авторам писем и мемуаров, отразивших жизнь, образ мыслей и картины нравов придворного круга и являющихся образцами изящной и точной прозы эпохи классицизма. , но всех больше она уважала г-жу Жанлис, к которой она чувствовала слабость, доходившую до обожания. Маленькие томики прекрасно сделанного в Париже издания этой умной писательницы, скромно и изящно переплетенные в голубой сафьян, всегда помещались на красивой стенной этажерке, висевшей над большим креслом, которое было любимым местом княгини. Над перламутровой инкрустацией, завершавшей самую этажерку, свешиваясь с темной бархатной подушки, покоилась превосходно сформированная из terra-cota * 206 …из terra-cota. — Терракота — обожженная глина. миниатюрная ручка, которую целовал в своем Фернее * 207 …в своем, Фернее . — Ферней — местечко около Женевы, в котором Вольтер прожил последние двадцать лет жизни. Вольтер, не ожидавший, что она уронит на него первую каплю тонкой, но едкой критики * 208 …уронит на него первую каплю тонкой, но едкой критики . — Описывая в своих мемуарах свое свидание с Вольтером, Жанлис стремится создать впечатление о нем как о человеке безвкусном, невоспитанном, любящем грубую лесть. . Как часто перечитывала княгиня томики, начертанные этой маленькой ручкой, я не знаю, но они всегда были у ней под рукою, и княгиня говорила, что они имеют для нее особенное, так сказать таинственное значение, о котором она не всякому решилась бы рассказывать, потому что этому не всякий может поверить. По ее словам выходило, что она не расстается с этими волюмами * 209 …с этими волюмами . — Волюм — том. «с тех пор, как себя помнит», и что они лягут с нею в могилу.