Николай Лесков - Том 11

Таков же и тот епископ, которого вывел граф Лев Николаевич Толстой в своем рассказе «Три старца».

Прототипы их все в Прологах.

Дух житийных сказаний — это тот дух, который в повествовательной форме всего ближе знаком нашему религиозному простолюдину. Он усвояется простонародием по устным рассказам, часто очень попорченным в устной передаче, но зерно той идеи, из которой развилось повествование, всегда в нем сохранено. Оттого-то повести, написанные Толстым в этом именно духе, так и приходят «по мысли» народу… Простолюдин читает то, что до его слуха ранее доносилось с струею родимого воздуха, и граф Л. Н. Толстой, без сомнения, в полном праве идти этим, а не иным путем. В ином духе и направлении от рассказа повеет холодом, формою, муштрою, казенщиной. Почва у художника свернется под ногами и произрастит не имя живое, а терние и волчец.

Впрочем, было чье-то намерение уничтожать литературный успех графа Толстого * 126 …намерение уничтожать литературный успех графа Толстого …— Намек на попытки синода и министерства народного просвещения использовать пересказы «священного писания» и житийной литературы для воспитания народа и юношества в православном духе, в духе царепочитання. Попытки эти оказались совершенно беспомощными и никакого успеха не имели. выпуском художественных произведений «в обратном направлении». Мы их ждем. Этот опыт должен много показать на деле, а главное — он, без сомнения, окажется безопаснее горячей полемики о достоинстве повествований, дошедших до нас через Пролога и другие житейные записи, с которыми народ наш исстари знаком, как с книгами благочестивыми и притом даже освященными церковным авторитетом.

Неловкая полемика, веданная в том духе и с теми приемами, образцы которых приведены в московских газетах, обороняющих графа Толстого, может поднять такие смущающие тени, что нелегко будет их умолить снова удалиться от вида…

Некоторые нападчики на Толстого обнаруживают очень вредное для себя заблуждение. Входя в разбор его и других современных писателей, они выражают большую самоуверенность и слишком смелое пренебрежение к ним. Они, по старине, склонны ожидать, что встретят между ними «дворянчиков французского закроя»… Это немножко изменилось: и среди современных писателей есть люди, начитанность которых в церковной литературе отнюдь не ниже семинарской и даже академической.

Удивительно, что критики графа Льва Н. Толстого даже в нем не замечают громадной начитанности!

<���Р. S.> Если бы автору для полноты типа или картины или в каких бы то ни было его художественных соображениях понадобилось продолжить или развить пересказанную мною историю, то он, при начитанности в Прологах, может исполнить эту задачу, не изменяя своего правдивого тона и не отыскивая для себя никакого иного источника, кроме того, из которого он уже начал черпать. Так, например, к рассказу, взятому из Прологового чтения, положенного на 8 число сентября, берем, например, повествование Памвы под 16 ноября.

«Авво Памва посла ученика своего во Александрию град ради нужды потребы некия и продати ручное его дело». Ученик в Александрии зашел в церковь св. Марка, и ему очень понравилось, как там служат по чину и хорошо поют. Он «изучи тропари и возвратися к старцу», и старец заметил, что он не такой, как был прежде, — что он смущен и печален.

— Не случилось ли, — спрашивает, — тебе в городе какое несчастие?

А ученик ему отвечает:

— Естеством, отче, в небрежении кончаем дни своя в нашей пустыни (в глуши), — мы ни канонам не учимся, ни тропарям. Видел я теперь в Александрии, как там хорошо служат по чину, и слышал, как там стройно поют, и оттого я печален, сравнивая себя с ними.

Старец же отвечал:

— Да, это горе! Приближается действительно такое время, когда монахи оставят труд и последуют пениям и гласам. Что это за умиление, которое рождается от тропарей! Что хорошего монахам стоять в церкви и возвышать гласы своя, яко волове. — Св. Памва растолковал ученику своему, что то, что тому понравилось в Александрии, для трудолюбивого христианина не нужно и не полезно, а вредно, и есть «еллинские писания», которым когда последуют, то будут и «ленивы» и «сварливы». А если им кто напомнит о старинном житии, то они «блядущи глаголати имут: аще быхом и мы во дни тех были, — подвизалися быхом».

И тут же сряду под тем же числом о двух пустынниках, которые выпросили бога известить им: есть ли кто лучше их подвизающийся? «Глас» назвал им одного пастуха с его женою. Пустынники пошли смотреть указанных угодников и нашли простого пастуха. Стали его расспрашивать: как он живет и в чем его святость? А пастух рассказал им, что он стережет своих овец и доход от стада делит натрое: одну треть на бедных, другую на путников, а третью на свои с женою потребности. С женою же живут по-христиански мирно и блюдут ложе нескверно.

Без преувеличения можно сказать, что рука устанет выписывать, сколько в Прологах есть повестей с этим «направлением», которое сходно с направлением народных рассказов гр. Льва Толстого, и напрасно вменяется ему во злое намерение показать, что люди собственными их силами в самой скромной доле могут устроить свою жизнь так, что она станет боголюбезною. «Направление» это не графом Толстым изобретено и, конечно, с ним не окончится.

На сих днях вышла книжка покойного Карновича о родовых прозвищах * 128 На сих днях вышла книжка покойного Карновича о родовых прозвищах — «Родовые прозвания и титулы в России и слияние иноземцев с русскими» (СПб., 1886). Евгений Петрович Карнович (1823–1885), журналист, историк, был одним из близких Лескову людей. См. о нем «Безграничная доброта. Анекдотические воспоминания о Карновиче» («Новь», 1886, № 2, стр. 288–295) в серии «Рассказы кстати». Упоминаемое ниже «прежнее превосходное исследование названного автора» — «Замечательные богатства частных лиц в России» (СПб., 1874; изд. 2-е, 1885). . [15] «Родовые прозвания и титулы в России и слияние русских с иноземцами» Е. Карновича. СПб., 1886. (Прим. автора.) Это сочинение так же интересно, как прежнее превосходное исследование названного автора о замечательных богатствах частных лиц в России. Критиковать настоящим образом новый труд Карновича трудно. Это мог бы разве сделать человек, способный соперничать с самим автором в удивительном трудолюбии, систематичности и памятливости, но теперь недород на таких людей, да нет и места, где бы можно было печатать обстоятельные и подробные критические разборы. Таковы теперь времена и таковы нравы, а потому любопытная книга о прозвищах, конечно, не дождется скоро основательного критического разбора. Другое дело — поговорить по поводу ее о том же самом, что в этой книге так интересно затронуто. Это нынче принято, и, в сущности, это в своем роде небесполезно, потому что все-таки восполняет общую картину и кое-что иллюстрирует и объясняет.