Лев Толстой - Том 11. Драматические произведения 1864-1910 гг

Александра Ивановна.Боюсь, Nicolas это очень неприятно.

Марья Ивановна.Что ж делать! (Лакею.) Сюда поставьте. Бог видит, как бы я желала не делать ему неприятного. Но я думаю, что он вообще теперь уже не так требователен.

Александра Ивановна.О нет. Он только не выказывает. Он прошел к себе после обеда очень расстроенный.

Марья Ивановна.Ну, что же делать? Что же делать? Ведь всем жить надо. Ведь их восемь человек. И если их дома не веселить, то они бог знает что будут делать. Я по крайней мере теперь об Любе так счастлива.

Александра Ивановна.Разве он сделал предложение?

Марья Ивановна.Все равно что сделал. Он говорил с ней, и она сказала, что да.

Александра Ивановна.Это опять будет ужасный удар для него.

Марья Ивановна.Да он знает. Он не может не знать.

Александра Ивановна.Он не любит его.

Марья Ивановна (лакеям). Фрукты поставьте на буфет. Кого? Александра Михайловича? Разумеется, не любит, потому что это отрицание всех его теорий: светский, милый, приятный и добрый человек. Ах, этот ужасный кошмар Бориса Черемшанова! Что он?

Александра Ивановна.Лизанька ходила к нему. Он все там же. Говорят, ужасно похудел, и доктора боятся за его жизнь или рассудок.

Марья Ивановна.Да, вот это жертва ужасная его идей. За что погиб? Я никогда не желала.

Входит тапёр.

Те же и тапёр.

Марья Ивановна (к нему). Вы для танцев?

Тапер.Да, я тапер.

Марья Ивановна.Пожалуйста, садитесь, подождите. А то не хотите ли чаю?

Тапер.Нет, благодарю вас. (Идет к роялю.)

Марья Ивановна.Никогда не желала. Я Борю любила, но все-таки это не была партия для Любы. Особенно когда он увлекся идеями Николая Ивановича.

Александра Ивановна.Все-таки удивительная сила убеждения. Ведь как он страдает. Ему говорят, что если он не согласится, его или оставят там, или в крепость. Он все то же отвечает. И Лизанька говорила, что радостен, весел даже.

Марья Ивановна.Фанатики. А вот и Александр Михайлович.

Входит во фраке блестящий Александр Михайлович Старковский.

Те же и Старковский.

Старковский.Я рано приехал. (Целует руку у обеих.)

Марья Ивановна.Тем лучше.

Старковский.А Любовь Николаевна? Она собиралась так много танцевать. За все пропущенное. Я взялся помогать ей.

Марья Ивановна.Она разбирает котильон.

Старковский.Я пойду помогу ей, можно?

Марья Ивановна.Прекрасно.

Старковский уходит. Навстречу ему идет Люба, несет подушку, звезды, ленты.

Те же и Люба.

Люба (в вечернем наряде, не декольте). А вот и вы. Отлично. Помогайте мне. Там в гостиной еще две подушки, несите всё сюда. Здравствуйте, здравствуйте.

Старковский.Лечу. (Уходит.)

Марья Ивановна, Александра Ивановна и Люба.

Марья Ивановна (Любе). Послушай, Люба. Нынче будут знакомые, будут намекать, спрашивать. Можно объявить?

Люба.Нет, мамá, нет, зачем? Пускай спрашивают. Папá будет неприятно.

Марья Ивановна.Да ведь он знает или догадывается, рано или поздно надо будет сказать ему. Я думаю, что лучше объявить нынче. Ведь c'est le secret de la comédie. [68] это секрет комедии (это всем известно) (франц.).

Люба.Нет, нет, мамá, пожалуйста. Это значит отравить весь вечер. Нет, не надо.

Марья Ивановна.Ну, как хочешь.

Люба.Так вот что: в конце вечера, перед ужином.

Входит Старковский.

Те же и Старковский.

Люба.Ну, несете?

Марья Ивановна.Ну, я пойду Наташу посмотрю. (Уходит с Александрой Ивановной.)

Люба и Старковский.

Старковский (несет три подушки, поддерживая подбородком, и роняет дорогой). Любовь Николаевна, не трогайте, я подберу. Ну, наделали вы. Надо только уметь распорядиться. Ваня, иди.

Те же и Ваня.

Ваня (несет еще). Теперь всё. Люба, у нас с Александром Михайловичем пари, кто больше заслужит орденов.

Старковский.Тебе легко, ты всех знаешь, ты уже вперед заслужил, а я должен еще пленить прежде девиц, а потом уже получать награды. Я, значит, тебе даю вперед сорок очков.

Ваня.Зато ты жених, а я мальчик.

Старковский.Ну, я тоже не жених и хуже мальчика.

Люба.Ваня! поди, пожалуйста, ко мне в комнату и принеси на этажерке клей и подушечку с иголками.

Ваня идет. Только ради бога не разбей там чего.

Ваня.Все разобью! (Бежит.)

Люба и Старковский.

Старковский (берет ее за руку). Люба. Можно? Я так счастлив. (Целует руку.) Мазурка моя, но мне мало. В мазурке не успеешь сказать. А мне нужно сказать. Могу я телеграфировать своим, что я принят и счастлив?

Люба.Да, нынче вечером.

Старковский.Еще одно слово: как примет это Николай Иванович? Говорили ли вы ему? Говорили ли вы ему? Да?

Люба.Я не говорила. Но я скажу. Он примет, как он все принимает теперь из того, что касается семьи. Он скажет: делай, как знаешь. Но в душе он будет огорчен;

Старковский.Оттого, что я не Черемшанов? Оттого, что я камер-юнкер, предводитель?

Люба.Да. Но я уже боролась с собой, обманывала себя для него. И не то что я меньше люблю его, что не делаю того, что он хочет, но оттого, что не могу лгать. И он сам говорит это. Я слишком хочу жить.

Старковский.И это одна правда — жизнь. Ну, а он, Черемшанов?

Люба (взволнованно). Не говорите мне про него. Мне хочется осуждать его, и осуждать его тогда, когда он страдает. И я знаю, что это оттого, что я виновата перед ним. Одно я знаю, что есть любовь и, я думаю, настоящая любовь, которой я никогда не любила его.

Старковский.Люба, правда?

Люба.Вы хотите, чтобы я сказала, что я вас люблю этой настоящей любовью. Но я не скажу. Я, да, я люблю вас…

Старковский.Вас…

Люба.Тебя другой любовью, но и это не то. И та не то, и эта не то; если бы смешать.

Старковский.Нет, я доволен своей. (Целует руку.) Люба!

Люба (отстраняет). Нет, давайте разбирать. Да вот и приезжают.

Входит княгиня с Тоней и девочкой.

Те же и княгиня с Тоней и девочкой.

Люба.Мамà сейчас выйдет.

Княгиня.Мы первые?

Старковский.Надо кому-нибудь, я предлагал сделать гуттаперчевую даму первою.