Василий Дворцов - Аз буки ведал

Филин привстал, и из его рукава выпала в траву пригревшаяся там змейка. Глеб отшатнулся, но Филин удержал его за плечо, потом удивленно посмотрел на свою левую ладонь:

- Какое, однако, у тебя поле сильное. Пойдем-ка пройдемся.

- Но я как-то теперь и не представляю Россию без уже тысячелетнего Православия.

- Тысяча лет? Тебя так давит эта циферка? Так нужно, чтобы мы поверили, что нам семь, десять, двадцать тысяч! Когда мы будем знать свою родословную на миллион лет, тогда нас, так же как и евреев, уже на эту удочку - "придите ко Мне все труждающиеся и обремененные..." - не поймаешь... А потом, кто вообще говорит, что православие надо бы насовсем убирать? Нет! В нашем будущем государстве всему место найдется.

- И тогда еще вопрос: как же та работа Шафаревича? Про социализм и ереси?

- Шафаревича?.. В чем-то и он, конечно, прав. Но ведь он описывает только Запад, католицизм. Его болезни, конечно же, заразные и для нас, но не смертельные. Все прививки европейского происхождения были в лучшем случае катализаторами своего собственно русского процесса брожения, не имевшими возможности спуститься за определенный интеллектуальный барьер и саморазрушавшиеся в чуждой им народной среде. Шафаревич... Это его якобы такое наивное желание снова хоть как-нибудь придать православию человеческое лицо, оправдать его историческую тупиковость... И прости: мне трудно о нем говорить справедливо, он мой личный враг.

Они потихоньку подошли к воротам лагеря. Забавно, что на вид такой "серенький" Филин распространял свою "серость" и на Глеба. На них никто не смотрел. С ними даже не здоровались... А может, все лагеряне так привыкли за эту неделю друг к другу, так передружились или перессорились, что уже и не желали друг друга видеть... Главное полотнище окончательно провисло. Флага с Андреевским косым крестом просто не было: "Антропософы либералов уехали от нас вчера с вечера. Но это ничего, ничего, они свою лабораторию хорошо отвели". Зато рериховский вымпел был аккуратно выглажен. "А над "Белым домом" ни "рериховского", ни "либерального" не было". Тут Глеба снова закачало. Он едва устоял...

Глеб хотел войти в ворота, но Филин опять тихо, но с усилием удержал его за рукав. Почему?.. Навстречу им вываливали те самые ребята-футболисты, под прикрытием которых Глеб сумел оторваться от "пастушков". Ребята остановились, закивали в его сторону: "Вот он, тот самый!" - "Он, гад!""Да, да! Он, сволочь". Они широким неплотным кольцом вдруг стали обступать их. Филин застыл, слегка прикрыв глаза своими полупрозрачными, как промасленный пергамент, не скрывающими зрачков веками. На Глеба повеяло холодом. Что-то почувствовали и сами ребята, стали переглядываться, ища, кто возьмет на себя лидерство в явно намечающемся конфликте. Наконец вперед высунулся невысокий крепыш с хорошо накачанной шеей:

- Ты кто?

Зря он так грубовато начал свою атаку. Опыта ему еще пока не хватало. Глеб тоже, как и Филин, приспустил веки. Растопырил пальцы опущенных ладоней. Тихо выдохнул:

- А ты кто?

- Ты здесь чего ищешь? - парень не мог уже перестроиться.

- Я, кажется, тебя спросил: ты кто?

- А охрана!

- Тогда поди-ка к своему начальству. За справками.

Ситуация становилась все глупее и глупее. Нужно было ее разрядить не обидно для ребят и для себя. Глеб решил просто игнорировать этого самозваного лидера и обратился через его голову:

- Ребята, что вы хотите? Говорите, не стесняйтесь.

Те опять замялись, похоже, что настоящий вожак, направивший их так агрессивно на Глеба и Филина, прятался, выставив крепыша. Но тот уже сам не останавливался, не желая терять возможность покрасоваться в предложенной ему случаем роли:

- Я же тебя спросил: что ты ищешь в нашем лагере? Что ищешь?

Его нужно было отключить.

- Ребята, я весь внимание.

- Мне отвечай! - парень сделал шаг, протягивая руку.

Урок первый: как только рука коснулась глебова плеча, она оказалась прижатой ладонью. Легкий поворот корпуса - и парню пришлось стать на колени. Все расступились и обнажили истинного лидера. Высокий, очень худой, он от неожиданности оглядывался, ища, куда скрыться в нестандартно сложившейся ситуации. Глеб обратился к нему:

- Я все же не понял: в чем я виноват?

- Вчера был разрушен наш знак на берегу. А там видели ваших друзей. В таких вот белых же кроссовках. И в солдатском камуфляже.

- У меня тут из друзей только Дажнев и Семен Семенович.

Малый попытался встать. Глеб ему разрешил, отступив на полшага.

- Тут еще двое вас искали. Они так и сказали: "Друга".

На "вы" - это уже неплохо. Очень неплохо. Это признание, что он выиграл. Можно мягко перевести стрелки в сторону.

- Семен Семенович, я не знаю, о ком они говорят.

И - совсем неожиданно - Филин полушепотом:

- Пошли вон. Быстро.

Ребята и пошли. Пошли дружно, даже не оглядываясь. Глеб удивленно покосился на Филина. Тот тоже хитро посмотрел на Глеба:

- С твоим полем не обязательно пальцы заламывать. Если тебя раскрыть, ты и так будешь на колени ставить... А они как мои ученики. С теми тоже периодически случается, бунтуют. Закон противовеса стаи и вожака. Проверяют меня на прочность, себя на взрослость. Ладно, мы с ними вечером, у "костра" помиримся. А пока пусть чуток поволнуются, пошумят, попереживают.

Молодежь, отойдя на достойное расстояние, бурно разбирала свои ошибки... А Глебу пришлось теперь все рассказывать Филину: и про убийство на повороте, нечаянным свидетелем которого он стал, и про скитания по горам и по долам... И про бабу Таню в том числе, с ее теплым ручейком и кошкой... При последнем рассказе Филин заметно напрягся, стал чуть-чуть подергивать левым плечом, похрустывать суставами пальцев:

- Где, где ты говоришь, она живет? Надо бы мне с ней обязательно встретиться. Обязательно. Это, судя по всему, наш человек. Местные старообрядцы, кержаки, очень, очень интересный народ. Покажи-ка пояс... Да-да, это они, контровые свастики... Здесь же, Глеб, на Алтае, сходятся мировые полюса. Но не земные, географические, а этого мира и антимира. Здесь, где-то совсем рядом, второй проход в Беловодье - в Шамбалу. И ведь кержаки знают где, но молчат. Скрывают... Может, она тебе откроет? Так просто она бы не подарила, значит, отметила... Первый-то проход хорошо описан Рерихом: под пятью вершинами Кинчинджунги... Беловодье- Шамбала Агарта... Это сакральной город арийской космической мудрости, охраняемый злом. Мир, о котором так мечтал доктор Фауст...

После Глебова рассказа Филин перестал прятаться окончательно. Он даже теперь не смотрел на него, не сомневаясь в глебовой покорности, - он нескрываемо пел... Что-то это очень-очень напоминало... И от этой похожести у Глеба чесалось в висках, зажимало спину... Сколько же раз его уже принимали за другого? Сколько раз, даже и не спрашивая согласия у него самого, "женили" на самых странных, фантастических и отвратительных идеях. А все из-за его молчания - внутреннего, именно внутреннего молчания... Вот и теперь Филин, как Карабас Барабас или тот колдун из Магрибы, явно увидел в нем своего Буратино или Аладдина, с помощью которого он обязательно легко откроет потайную дверь или достанет лампу. То есть проникнет к старообрядцам. В их Беловодье. Так вот просто. А почему он так решил? Или это как-то связанно с картинкой, что на водопаде ему показала Светлана?..