Василий Дворцов - Аз буки ведал

Вот и воронка цирка... А змеи? Кружок умирающего света попрыгал по щебню - трава здесь не росла. Никого нет? Никого. А хоть бы и были! Ему ли бояться. Они теперь никто перед ним: Глеб их ест! "Кыш, проклятые! Вы уволены!" На всякий случай взял в руку камешек поприличнее. Хотя где-то читал, что надо вырезать тонкую и гибкую веточку и, дождавшись, когда змея для атаки поднимет голову, отсечь ее как саблей... Где же он все это читал? Сюда бы этого умника. С гибкой палочкой... Вход под землю выдавал тот самый, пахнущий радоном, ветер. Сильный, ровный ветер...

Когда он наклонился, чтобы войти, из глубины раздался растянутый, умноженный эхом, все разрастающийся в своем приближении грохот. Под ногами дрогнула земля, и через несколько секунд из расщелины ударило облаком пыли. "Баба Таня!!!" Да что он так тихо! "Ба-ба-Та-ня-а!!!" Гул не прекращался. Слепящая жгучая пыль все гуще заполняла пещеру и, выливаясь в ущелье, меловыми волнами расползалась по склонам. Глеб сумел пройти только несколько шагов до того поворота, где он сам стрелял в прошлый раз. Все. Дальше был завал. Под потолок. Окончательно ослепнув, он, задыхаясь до рвоты и беспрерывно чихая, начал скидывать сверху острые, с режущими краями обломов камни. Ему удалось, прежде чем начали обламываться ногти, отвалить десяток помельче. Потом лежал один, который стал не по силам... Глеб закричал в последний раз, но звук даже не вызвал эха: он обессиливался этой рыхлой и непреодолимой грудой завала.

- Не догнал... Ушла! Ушла в свое Беловодье. А меня вот бросила... А зачем я здесь? А? Кому я здесь нужен? Ну? А-а-а!!! А-а-а!!! Кому-у!!!

Он упал и, катаясь, кричал, кричал. Выл, кричал, выл. Этот нутряной вопль-вой вырывался из-под диафрагмы и, разрывая горло, сжигая грудь, бился о стены пещерки, бился о череп и искал, искал воздуха, неба и звезд... Крик прекратился после того, как он разбил фонарь в куски, в кусочки, в крошево стекла и пластмассы, и растоптал батарейки... Облизывая липкие, соленые руки, он вышел наружу. Пошатываясь от резкой, накатившей после истерики слабости, вышел на середину цирка. Упал на колени. Сложил руки на груди крестом - как перед чашей причастия, своего единственного в жизни причастия в день крещения: "Господи! Господи! Помоги. Помоги мне, Господи!.. Я больше не могу, не могу так! Я не хочу быть один. Я устал быть один! Устал, Господи! Один... Помоги! Господи..." Он уже не кричал, голоса не было. Были только стук крови в висках и невозможность вдохнуть хоть немного воздуха... Тучи над головой разошлись. Млечный путь заполнял теперь всю цирковую воронку, а в зените он просто сливался в огромное, нестерпимо сияющее облако переливающегося звездного света.

...Глеб привстал, повернулся, удивленно огляделся вокруг: все было как прежде. Земля. Жизнь. Ночь... Но словно в каком-то усилении резкости: тьма еще не прошла, а он видел скалы в их малейших складках, трещинах и осыпях. И на каждом камешке, словно через увеличительное стекло, легко различал слоеные линии, прилипшие песчинки... Почти не чувствуя своего веса, пошел к выходу из цирка. Первой его встретила березка. Он обнял ее, погладил белый шелк, прижал к лицу мелкие жесткие листочки... Колючие, шершавые стены нависшей скалы. Коросты лишайников. В нос ударила вязкая смола багульника, и откуда-то сверху - аскома лаванды. Запахи тоже усилились... А туч как и не бывало: узко зажатое черными гребнями небо тихо играло, сплетая и расплетая серебристые звездные волосы... Как он все это любил! Как же он любил весь этот Божий мир! Сердце билось ровно и сильно. Тело было послушно и бодро. Даже разбитые руки не чувствовали боли. "Слава Тебе, Господи. Слава Тебе... Ах ты, баба Таня, баба Таня..." Глеб осторожно поцеловал белую кору березки. И ощутил под губами ее живую тайну...

- ...Ты, слышь, зря так смело. По ночам в горах и в тайге разного насмотришься. Мне все в первый же год высыпало: и шаровые молнии, и белый альбинос медведь... Я тогда много ходил. Раз рванул на Каракольские озера тоже один. Это у нас тут такая красота: горное плато с семью озерами. Так вот, там есть загадочное место - Долина духов. И в ней какое-то особое всегда состояние. Всегда страх. Просто страх, и все. А еще там скала особняком торчит - Збмок духов. Мне говорили, что только в эту скалу все молнии в округе и бьют. Слышь, сила в ней какая-то особая... Ну, я и пошел. Думаю, посплю на этой скале, помедитирую: что же в ней такое? Дурак, не понимал тогда, с чем играю...

Тая неожиданно перевернула локтем чашку:

- Ты, может, в другой раз расскажешь? Ты же знаешь, я не люблю...

Семенов покосился на темную лужицу, перевел взгляд на Глеба:

- О'кей, как буржуи говорят... Я просто о том, что не надо одному ночью по горам бродить. Если хоть чуть-чуть в себе не уверен.

...Гости из Барнаула явно чурались Глеба. Чиновникам и мелким буржуям, мужской компанией вырвавшимся из отделов и офисов, бетона и асфальта, хотелось без чужих глаз оторванно выпить и вольготно закусить "на природе с тем самым Семеновым". Но чего было жаться, его-то их разговоры вовсе никак не касались. Отметившись, Глеб забился в дальний угол веранды, оттуда терпеливо наблюдал, как их программа дальше шла по накатанной. Водка барашек - водка. Баня - река - баня... Политика- работа - бабы.... И наконец - он, он! - особый чай. С маральим корнем. И конечно же, с медом. М-м-м! Распаренные, розово-пятнистые и наконец-то успокоенные, они пили и пили. Но вскоре опять не только чай.

Пока гости парились, он почти успокоился. Руки ныли страшно, и, зажав кисти под мышки, Глеб тупо смотрел на все сильнее раскачиваемые ветром кроны яблонь. Вдруг боль отпустила, и он боковым зрением опять увидел тонко мелькнувшее светланино лицо. Это никак не было разыгравшимся воображением. Просто он ощутил ее присутствие. Это было реально, помимо его воли. По телу загулял холодный ветерок. Окружил позвоночник, протек в голову... Она была здесь. Вот только чуть-чуть повернуть голову - и ловилась вся фигурка. Только бы не смотреть прямо! "Зачем ты тут?" - "Я не смогла прийти к избушке...". - "Они сейчас вернутся...". - "Они не увидят. Я уйду...". Она сидела на полу совсем рядом. На расстоянии вытянутой руки. Просто сидела. Нужно только не смотреть прямо на нее. Не протягивать руки... Но он протянул... И во вновь ворвавшемся одиночестве- опять- один на один с собой - тихонько завыл... Все. Он не может больше это терпеть. Все. Все. Надо выговариваться. Или он сойдет с ума!..

Поздно вечером, когда все уже разлеглись по местам хозяйского распределения, на веранду к Глебу бесшумно вошел Семенов. Глеб сел, поджав ноги. Семенов горой постоял у окна: уже к вечеру стало совсем пасмурно, а теперь и вовсе черное небо приготовилось к дождю. Повернувшись, присел напротив на корточки, протянув в сторону плохо гнущуюся ногу - последствие ранения: