Василий Нарежный - Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова

— Ах! — сказала Ликориса, — откровенность ваша должна родить во мне доверенность. — Знайте, я вас обманывала! — и я не больше, как Ликориса, сестра актера Хвостикова, который в сем сословии обманщиков носил имя Скорпиона .

— Небо! — вскричал я. — Так ты сестра моего приятеля! — Тут я обнял прекрасную девушку.

Когда довольно потолковали мы о ночном происшествии и общем нашем ужасе, Ликориса рассказала мне следующее: «Надобно знать, что бедность наша есть наследственная. Будучи еще в младенчестве, лишились мы родителей и обязаны милосердию родственников своим воспитанием. Брата отдали в училище, а меня взяла пожилая тетка, которая некогда отличалась на здешнем феатре и жила плодами трудолюбивой своей молодости. Я показалась ей достойною ее попечения, и она захотела видеть во мне другую себя. Она не жалела издержек, будучи уверена, что я со временем окуплюсь. И подлинно, когда вступила я на шестнадцатый год, то могла уже изрядно играть, петь, танцевать и кидать такие взгляды и делать телодвижения, которые достаточны были возжечь сердца самые холодные. Разумеется, что я была не без обожателей, и тетка не заставила их долго воздыхать и томиться. Первый, которому небесная судьба определила разрешить девический пояс мой, был пожилых лет вельможа, человек великого ума, но до такой степени любострастный, что готов был всем пожертвовать для красавицы, лишь бы насладиться ее прелестями. Правда и то, — тетка недешево продала ему начатки моей молодости. С сего времени до девятнадцати лет вела я жизнь, которой воспоминание невольным образом наводит краску на щеках моих. Тетка но пропускала ни одного случая, чтоб возвратить убытки, при воспитании моем понесенные. Хотя я ни в чем не имела недостатка, но и самой малости должна была ожидать из рук ее, и сие обстоятельство сделало наконец жизнь мою неприятною. В это время бедный брат мой не имел куска хлеба; я утопала в изобилии и была не в силах помочь ему. Я доставляла тетке тысячи, а брату не могла подать ни копейки. Я сама ничего, кроме прелестей, не имела; да и ими располагали другие.

Около сего времени нужда, необходимость и советы тетки нашей заставили брата моего пуститься на отчаянное предприятие — сделаться предметом народных толков, хвалы, хулы, рукоплесканий, свисту, словом — сделаться актером! Однако это поправило его состояние. Жена его, моя дражайшая невестка, также пообразумилась. Добрые приятельницы растолковали ей, что не всегда полезно слишком много дорожить своими прелестями. «Молодость бывает однажды, — говорили они, — кто не умеет пользоваться ею, тот похож на скупца, который, лежа на грудах золота, умирает с голоду». Невестка была на этот раз очень понятлива, брат не упрям, и так дело пошло своим чередом. Она познакомилась с господином Доброславовым, который столько же не презирает утех физических, как и метафизических; а вскоре и мужа с ним познакомила. Высокопросвещенной братии давно хотелось в свите своей иметь человека проворного, и брат показался им к тому способным. Скоро сделался он участником в таинствах высокой мудрости, а узнав подробно связь и цель сего заведения, предложил и мне быть просветительницею.

Тем охотнее склонилась я на его представления, что зависимость от тетки казалась мне рабством, и я хотела любить по своей воле. Высокопросвещеннейший с господином Доброславовым осмотрели меня, нашли достойною жрицею того божества, к которому меня назначали, и я, собрав тихонько мои пожитки, переселилась в чертоги мудрости, мало заботясь о суждении тетки и ее приятелей.

Тут провела я два года в совершенном удовольствии, которое было бы ощутительным, если бы Высокопросвещеннейший был не столько ревнив. Но чего нельзя делать явно, то мы делаем скрытно. Брат затеял на мой счет живиться так же, как и тетка. Мне и самой наконец понравилось соединять приятное с полезным , и оттого-то вышла княжна Тибетская. Теперь знаешь ты Ликорису».

Почтенному брату Козерогу не очень приятна была такая откровенность. Куда девались милые мечты о невинности Ликорисы? Они улетели, как туман, и я видел в ней весьма опытную прелестницу — достойную отрасль преученой своей тетки! Что делать! Она теперь в несчастии, а несчастным помогать должно, хотя они и порочны.

— Но что же, — спросил я по некотором молчании, — что значит вчерашний маскерад твой и того злого духа, которому полицейские хвост оторвали?

— Ты правду сказал, — отвечала она, — что это был один маскерад. Высокопросвещеннейший узнал, что прочие братия, тратя свои деньги и до сих пор не сподобясь видеть обещанных духов и проникнуть завесу вечности, начали несколько роптать. Благоразумие требовало сколько-нибудь удовлетворить таковому желанию. Для сего назначена была я и брат мой. Он должен был явиться в виде злого духа и требовать душу Небесного Тельца , понеже он оказался малодушным и неверующим тайнам высокой мудрости. Мне предоставлено было победить беса, уверяя, что Телец внесет в знак раскаяния и исправления вдвое более денег. Комедия расположена была прекрасно, как проклятый Полярный Гусь с своею свитою все испортил.

Тут прекрасная Ликориса окончила свое повествование. Хотя оно, как я и прежде заметил, не во всех статьях мне нравилось, однако я смотрел на нее, как на жертву соблазна и бедности. Ах! чего не делает нужда! Я решился помочь девушке и как-нибудь вывесть из сего дома. Но куда? Я сам не имел пристанища!

Мгновенно сделалась во мне чудная перемена. Прежняя безумная любовь моя улетела, а на место ее родилось какое-то особливое чувство сострадания, которое говорило мне: «Ты мужчина, — помоги девушке!» Сердце мое расположилось к ней как бы к сестре, и я, поцеловав ее по-братски, сказал: «Утешься, моя милая! Пока Гаврило Симонович имеет кусок хлеба, ты не умрешь с голоду!» Тут в знак благодарности за редкое чистосердечие и я, с своей стороны, рассказал ей, ничего не тая, свои похождения.

Время обеденное прошло, и надобно было думать о выходе из тюрьмы своей. Мне вспал на ум честный благодетель мой, погребщик, который платил Бибариусу за научение меня всем мудростям. Я на него надеялся, как на отца, — и вся трудность состояла, как выйти самому и вывести мою милую подругу из такого места, над которым, вероятно, надзирают недремлющие очи полиции.

Отвязав крылья у моего милого духа, я скинул с себя мантию с знаком Козерога и, оставшись в обыкновенном уборе, пошел искать выхода из сего лабиринта, страшась на каждом шаге встретиться с одним из полицейских минотавров и оставя прекрасную мою Ариадну в грусти, скуке и нетерпении. В сем случае поступил я несравненно совестнее Тезея, [104] …поступил я несравненно совестнее Тезея… — Имеется в виду древнегреческий миф о том, как Тезей с помощью полюбившей его Ариадны, дочери критского царя, убил полубыка-получеловека Минотавра. Затем бежал с ней на о. Наксос и, согласно одному из сказаний, покинул ее там. которым так много хвалится древняя Греция. Тот, будучи любим, облагодетельствован своею любовницею, оставляет несчастную на пустом острове, а я из одной братской любви хочу одолжить красавицу и избавить ее от когтей правосудия, которые — надобно думать — навострены изрядно.