В. Розанов - Опавшие листья (Короб первый)

* * *

Может быть, народ наш и плох, но он — наш, наш народ, и это решает все.

От «своего» куда уйти? Вне «своего» — чужое. Самым этим словом решается все. Попробуйте пожить "на чужой стороне", попробуйте жить "с чужими людьми". "Лучше есть краюшку хлеба у себя дома, чем пироги — из чужих рук".

* * *

Больше любви; больше любви, дайте любви. Я задыхаюсь в холоде.

У, как везде холодно.

* * *

Моя кухонная (прих. — расх.) книжка стоит "Писем Тургенева к Виардо". [112] "Письма Тургенева к Виардо". — В 1900 г. в Москве вышли две книги: "Письма И. С. Тургенева к г-же Полине Виардо и его французским друзьям" (изд. Д. П. Ефимов) и "Письма И. С. Тургенева к Паулине Виардо" (Университетская типография). Это — другое, но это такая же ось мира и, в сущности, такая же поэзия.

Сколько усилий! бережливости! страха не переступить «черты»! и удовлетворения, когда "к 1-му числу" сошлись концы с концами.

* * *

Всякий раз, когда к "канонам [113] Канон — церковное песнопение в честь святого или праздника. " присоединяется в священнике личная горячность, — получается нечто ужасное (ханжа, Торквемада); только когда "спустя рукава" — хорошо. Отчего это? Отчего здесь?

* * *

Смерти я совершенно не могу перенести.

Не странно ли прожить жизнь так, как бы ее и не существовало. Самое обыкновенное и самое постоянное. Между тем я так относился к ней, как бы никто и ничто не должен был Умереть. Как бы смерти не было.

Самое обыкновенное, самое «всегда»: и этого я не видал.

Конечно, я ее видел: но, значит, я не смотрел на умираю-щих. И не значит ли это, что я их и не любил.

Вот "дурной человек во мне", дурной и страшный. В этот момент как я ненавижу себя, как враждебен себе.

* * *

Собственно, непосредственно слит с церковью я никогда не был (в детстве, юношей, зрелым)… Я всегда был зрителем в ней, стоятелем хотящим помолиться, но не и уже молящимся; оценщиком; во мне было много любования (в зрелые годы) на церковь… Но это совсем не то, что, напр., в «друге» в ее матери: «пришел» и «молюсь», "это — мое", "тут — все мы", "это — наше". Таким образом, и туг я был «иностранец», — "восхищенный Анахарсисом [114] Анахарсис — скиф, прибывший в Афины ок. 594 г. до н. э., где прославился своей мудростью. После возвращения в отечество поплатился жизнью за попытку эллинизировать своих соотечественников. ", как в политике, увы, как — во всем.

Эта-то страшная пустыня и томит меня: что я нигде не «свой»; что на земле нет места, где бы я почувствовал: «мое», "мне данное", "врожденное".

И вся жизнь моя есть поиски: "Где же мое". Только в «друге» мне мелькало «мое». Это что-то "в судьбе", "в звездах", т. е. встреча и связанность. Тут — живое; и — идеальное, которое живо, а не то чтобы "вследствие живого (которое понравилось) — идеализировалось". Связь эта провиденциальна. Что-то Бог мне тут «указал», к чему-то "привел".

(за статьей по поводу пожарного съезда [115] Пожарный съезд — проходил в Петербурге 21–23 мая 1912 г. ).

* * *

Напрасно я обижал Кускову… Как все прекрасно…

Она старается о том, о чем ей вложено. Разве я не стараюсь о вложенном мне?

(за истреблением комаров).

* * *

Сочетание хитрости с дикостью (наивностью) — мое удивительное свойство. И с неумелостью в подробностях, в ближайшем — сочетание дальновидности, расчета и опытности в отдаленном, в "конце".

"Трепетное дерево" [116] *"Трепетное дерево" — статья Розанова, впервые опубликованная в журнале "Мир искусства" (1901. № 10); вошла в книгу "Темный лик". я написал именно как 1-ю главу "Тем. Лика". А за сколько лет до "Т. Л." оно было напечатано, и тогда о смысле и тенденции этой статьи никто не догадывался.

А в предисловии к "Люд. лун. света" — уже все "Уедин.". [117] *… предисловии к "Люд. лун. света" — уже все "Уедин.". Предисловие к книге Розанова "Люди лунного света", помеченное 16 апреля 1911 г., состоит из отдельных записей, начиная со следующей: "Дрожа от страха, семилетком, "у нас на кухне", в Костроме, я слушал, как говорил дед: — Старые люди говорят, что кто Божественное Писание все до конца поймет, тот ума лишится!"

(в ват…).

* * *

Я не враждебен нравственности, а просто "не приходит на ум". Или отлипается, когда (под чьим-нибудь требованием; ставлю темою. "Правила поведения" не имеют химического сродства с моею душою; и тут ничего нельзя сделать. Далее, люди "с правилами поведения" всегда были мне противны: как деланные, как неумные, и в которых вообще нечего рассматривать. "Он подал тебе шпаргалку: прочтя которую все о нем знаешь". Но вот: разве не в этом заключается и мой восторг к «другу», что когда увидишь великолепного «нравственного» человека, которому тоже его «нравственность» не приходит на ум, а он таков "от Бога", "от родителей" и вечности, который не имеет двоящейся мысли, который не имеет задней мысли, который никогда ни к кому не имел злой мысли, — то оставляешь художества, «изящное», из рук выпадает "критика чистого разума", и, потихоньку отойдя в сторону, чтобы он не видел тебя, — следишь и следишь за ним, как самым высшим, что вообще можно видеть на земле.

Прекрасный человек — и именно в смысле вот этом: «добрый», «благодатный» — есть лучшее на земле. И поистине мир создан, чтобы увидеть его.

Да к чему рассуждения. Вот пример. Смеркалось. Все по дому измучены как собаки. У дверей я перетирал книги, а Надя (худенькая, бледная горничная, об муже и одном ребенке) домывала окна. «Костыляет» моя В. мимо, к окну, — и захватив правой рукой (здоровая) шею Нади, притянула голову и поцеловала, как своего ребенка. Та, испугавшись: "Что вы, барыня?" Заплакав, ответила: "Это нам Бог вас послал. И здоровье у вас слабое, и дома несчастье (муж болен, лежит в деревне, без дела, а у ребенка — грыжа), а вы все работаете и не оставляете нас". И отошла. Не дождавшись ни ответа, ни впечатления.

Есть вид работы и службы, где нет барина и господина, владыки и раба: а все делают дело, делают гармонию, потому что она нужна. Ящик, гвозди и вещи: вещи пропали бы без ящика, ящик нельзя бы сколотить без гвоздей; но «гвоздь» не самое главное, потому что все — "для вещей", а с другой стороны, "ящик обнимает все" и "больше всего". Это понимал Пушкин, когда не ставил себя ни на капельку выше "капитана Миронова" (Белогорская крепость); и капитану было хорошо около Пушкина, а Пушкину было хорошо с капитаном.

Но как это непонятно теперь, когда все раздирает злоба.

* * *

В поле — сила, пол есть сила. И евреи — соединены с этою силою, а христиане с нею разделены. Вот отчего евреи одолевают христиан.

Тут борьба в зерне, а не на поверхности, — и в такой глубине, что голова кружится.

Дальнейший отказ христианства от пола будет иметь последствием увеличение триумфов еврейства. Вот отчего так «вовремя» я начал проповедовать пол. Христианство должно хотя бы отчасти стать фаллическим (дети, развод, т. е. упорядочение семьи и утолщение ее пласта, увеличение множества семей).