Петр Боборыкин - Проездом

Письмо следует продиктовать сегодня же. Необходимо вовремя предупредить Леонтину и настоять на том, чтобы она не приезжала сюда. Он жалел и о том, что первая его девушка была такая малодушная. Дело идет, кажется, к лучшему, да если б и явилось осложнение, теперь за ним есть хороший уход.

Чтица и добровольная сиделка Вадима Петровича и на этот раз пришла ровно в десять часов, хотя жила в Плетешках, на Разгуляе.

Ее рослая фигура, когда она отворяла половинку дверей, в неизменном темном платье, показалась Стягину гораздо стройнее, чем в предыдущие дни. Ее густые, золотистые волосы были красиво причесаны. Лицо, несколько полное, с приятным овалом, коротким носом и большими серыми глазами, тихо улыбалось, как бы без слов говорило приветствие больному.

Вадим Петрович подумал:

«Почему я ее находил неуклюжею и некрасивою? Она очень видная особа…»

Федюкова держала под мышкой две газеты. Она их покупала по дороге.

— Доброго здоровья, Вадим Петрович, — выговорила она низким, слегка вздрагивающим голосом. — Я с холода, позвольте мне здесь посидеть, я отсюда и читать могу.

— Чаю хотите? — спросил Стягин, как делал это каждый раз.

Этот вопрос о чае начинал их утро. С такими обязательными фразами Стягину было ловчее. Вера Ивановна не говорила ничего лишнего и как бы дожидалась всегда вопроса, но тон ее ответов он находил очень порядочным, и звук ее голоса не раздражал его.

Он знал, что она ему скажет, входя: «доброго здоровья, Вадим Петрович», и уходя: «всего хорошего» — чисто московскую поговорку, которую, еще в его студенческие годы, употребляли многие из товарищей.

Левонтий сам подавал Федюковой чай, всякий раз кланялся ей на особый манер и тихо выговаривал:

— Здравствуйте, матушка-барышня!

Он с нею ладил. При ней он становился расторопнее, даже ночью. В ту ночь, когда Стягину было особенно тяжело, Вера Ивановна показала, как она умеет ходить за больным, какой у ней ровный характер и сколько находчивости.

— Барышня первый сорт! — доложил о ней Левонтий барину, улучив минуту. — Даром что из нынешних. Одначе не стрижется и вокруг себя опрятна, и души отменной… это сейчас, батюшка, видно.

Левонтий подал Федюковой чай. Она развернула один из газетных листов, принесенных с собою.

— Вера Ивановна, — окликнул Стягин и поправил на шее фуляр.

— Что угодно?

Голос ее положительно нравился ему, и сдержанно-мягкая манера говорить. Он думал в эту минуту о своей парижской подруге и необходимости продиктовать письмо к ней, и ее голос — картавый, вечно охриплый — послышался ему очень отчетливо, И как мог он выносить его больше десяти лет?

Этот вопрос заставил его гораздо быстрее, чем он говорил, ответить чтице:

— Вы потрудитесь прочитать мне одни депеши… Остального текста пока не надо!

— Очень хорошо, Вадим Петрович.

И звук, каким она произносила его имя, нравился ему сегодня больше, чем в предыдущие дни.

Депеши были скоро прочитаны и показались крайне неинтересными: все больше про какие-то безвкусные прения в венгерском сейме и о предстоящих поездках каких-то коронованных особ.

— Вера Ивановна, — остановил чтицу Стягин, — у меня к вам есть просьба…

— Что прикажете?

— Вас не затруднит написать письмо под мою диктовку?

— С удовольствием.

Она взглянула на него с выражением полной готовности; но в ее взгляде не было ничего заискивающего. В этой девушке чувствовалось большое внутреннее достоинство.

— Только это… по-французски, — сказал он осторожно.

— По-французски, — повторила она и немного задумалась. — Боюсь, будут ошибочки…

— Это не важно!

— Письмо не официальное?

— Нет, нисколько!.. Чисто дружеское…

Вадим Петрович немного запнулся…

— Попробую… Вы не взыщите…

— Почерк у вас разборчивый?

— Кажется.

— Это главное.

И мысленно он добавил:

«Можно так продиктовать, что она не догадается, к кому обращено — к мужчине или к женщине, а потом я карандашом выведу в начале письма: „Ma chére amiе“». [10] Ma chére amie — моя дорогая (фр.).

Вера Ивановна села к письменному столу и открыла дорожный бювар Стягина, где лежали листки матовой бумаги и конверты с его монограммой.

— Я готова, Вадим Петрович, — выговорила она и обмакнула перо.

Стягин весь подобрался и немного даже покраснел. Он искал первую фразу письма.

— Je vous annonce, chére amie, [11] Je vous annonce, chére amie — сообщаю вам, дорогая (фр.). — начал он и тотчас прервал себя.

Слова «chére amie» вылетели непроизвольно, и это сильно раздосадовало его. Он их произнес с чисто французскою отчетливостью — протянул последний слог в слове «amie», с ударением на «е». Ясно стало, что он пишет женщине.

— Chére amie, — повторила Вера Ивановна. — Я написала…

Было уже бесполезно искать каких-нибудь уловок. Это его успокоило, и он продолжал диктовать. Федюкова, конечно, могла подумать, что он пишет своей возлюбленной и сожительнице, — она знала, что он не женат, — но в тоне его письма ничего не было такого, чего бы нельзя написать близкой знакомой или родственнице.

Вадим Петрович несколько раз повторил в письме, что ехать ей в Россию нет теперь надобности, что ему лучше, и он надеется, через две-три недели, быть в Париже. Диктовал он с умышленною медленностью, и Федюкова несколько раз говорила, поворачивая голову в его сторону:

— Есть!

Когда письмо было кончено, Вадим Петрович сказал чтице:

— Адрес после…

Ему не хотелось, чтобы она узнала имя, фамилию и адрес той женщины.

— Очень вам благодарен, — сказал он с ударением и весь вытянулся.

В ногах он чувствовал маленькую неловкость, но общим своим состоянием был сегодня особенно доволен.

— Теперь почитаем еще немного, если вы не устали, Вера Ивановна.

— Нисколько!

Она взяла опять газету. Стягин опустил голову на подушку и закрыл глаза. Русское чтение вслух, от которого он отвык, вызывало в нем дремоту, не достаточно будило его мозг.

— Вера Ивановна! — остановил он ее. — А если бы вы почитали мне по-французски?

— Охотно, Вадим Петрович, да не знаю, как вам нравится мое произношение. Вы — парижанин, и я так не сумею произносить, как вы.

Она тихо рассмеялась.

— Вы хорошо читаете!.. Вон там, на столе, книжка в зеленоватой обложке… Извините, что это будет для вас суховато немножко.

— Вот эта? — спросила Федюкова и показала ему, с места, книжку в зеленоватой обложке.

И, поглядев на заглавие, она выговорила, как бы про себя:

— По психологии. Это очень интересно…

— Имя автора вам известно? — спросил осторожно Стягин.

— Да… Я читала его другие вещи… в таком же роде…

Федюкова выговорила это с опущенными ресницами, серьезно, без всякой рисовки.