Эльчин - Смертный приговор

7. Должны быть присланы в район эпидемии врачебно-питательные отряды.

Когда после совещания профессор Зильбер хотел уйти, перед ним вырос начальник Главного политического управления Азербайджанской ССР Мир Джафар Багиров и несколько мгновений пристально смотрел в глаза профессору. Этот мрачный, суровый человек, чьи губы никогда не посещала улыбка, очень мало говорил на совещании, но профессор Зильбер обратил внимание, что каждое из его редких слов принималось за истину всеми сразу и без обсуждений, хотя другие комиссары, в том числе и председатель Совета Народных Комиссаров, порой спорили друг с другом. Как видно, оттого, что в последние дни профессор Зильбер занимался только чумой, ему показалось, что в глазах Мир Джафара Багирова под круглыми стеклами очков есть угроза чумы...

Профессор Зильбер вздрогнул от этого неприятного чувства. А Мир Джафар Багиров, грозя грубым пальцем, нарушил воцарившуюся на несколько мгновений тишину и сказал по-русски:

- Смотрите, профессор, мы следим за всем ходом событий! А вас мы тоже хорошо знаем! Имейте это в виду! И не забывайте конспирацию! Конспирация обязательна!

Профессор Зильбер хотел что-то сказать... Но не вымолвил ни слова. И не только потому, что был утомлен. И не потому, что беспокоился за Гадрут и хотел побыстрее туда вернуться. Просто у него не было ни времени, ни желания попусту говорить и спорить. И еще потому, что угроза чумы в глазах Мир Джафара Багирова за круглыми стеклами очков исключала возможность возражать этому человеку.

Профессору Зильберу приказали держать в тайне эпидемию чумы в Гадруте. С целью конспирации во всех официальных сообщениях и информациях, посылаемых в Баку (в частной переписке был категорически запрещен даже намек!), слово "чума" предписывалось заменять словом "руда". Бессмысленность и нелогичность такой замены изводили профессора Зильбера, они его путали, и, усталый, обессиленный, он иногда переписывал сообщение по два, а то и по три раза. Представители власти на станции тоже потребовали, чтобы в справках слово "чума" было замененона слово "руда". И однажды, когда профессор Зильбер в очередной справке представителям не досмотрел за запрещенным словом и оно проскочило, представители вызвали его на станцию. Профессор Зильбер стоял перед вагоном, а представители Народного Комиссариата здравоохранения и Центрального Исполнительного Комитета, не осмеливаясь из страха перед чумой выйти из вагона (либо позвать в вагон профессора Зильбера), высунув головы в окно, перебивая друг друга, кричали на него, чуть не объявляли профессора Зильбера врагом и диверсантом...

Профессор Зильбер сразу после совещания в Совете Народных Комиссаров Азербайджанской ССР вернулся в Гадрут и все вспоминал, как стоял лицом к лицу с Мир Джафаром Багировым, и снова видел его глаза за круглыми стеклами очков, и думал: страшен будет день, когда такой человек встанет у власти...

В окрестных районах ходили разнообразные слухи. И по Шуше разнеслась весть, что Гадрут закрыли, никого в те края не пускают. Говорили, что в Гадруте разоблачена группа врагов народа, они будто бы занимались вредительством против коллективизации и теперь идет следствие по их делу во всем районе.

Хосров-муэллим вначале не придал значения этим слухам: разоблачение врагов народа было теперь обычным делом. И кто станет закрывать из-за этого весь район? Болтовня, конечно, а если даже и не болтовня, у Хосрова-муэллима не было в Гадруте никого, кто мог бы быть разоблачен как враг: был шестилетний Джафар, был четырехлетний Аслан, был двухлетний Азер и еще была Ширин. А в Азербайджане уже девять лет, как установлена Советская власть, но пока еще не разоблачали врагов народа шести, четырех и двух лет... Но когда Хосров-муэллим перестал встречать у базара в Шуше фаэтонщика Ованеса-киши, когда все связи с Гадрутом действительно прервались, Хосров-муэллим всерьез забеспокоился. Боль того беспокойства он ощущал потом в сердце всю свою жизнь, а тогда оно вынудило его прервать работу на семинаре и, ни у кого не спросив разрешения, вернуться в Гадрут.

С раннего утра, пересаживаясь по дороге с фаэтона на арбу, Хосров-муэллим под вечер добрался до окрестностей Гадрута и издалека увидел цепь красноармейцев, перекрывших дорогу по склону. Красноармейцы останавливали направлявшиеся в Гадрут фаэтоны, арбы, всадников, пеших с хурджинами через плечо и возвращали обратно.

Хосрову-муэллиму казалось, что все это к нему отношения не имеет: весь Гадрут его знает, у него в Гадруте остались трое детей, жена - и никто не посмеет не пустить его в Гадрут. Пройдя мимо забивших всю дорогу фаэтонов, арб, всадников, навьюченных ишаков, взволнованных людей, у которых были в Гадруте друзья, близкие, родственники, он приблизился к красноармейцам, спросил, кто начальник. Но что бы он ни говорил, как ни представлялся, красноармейцы, преимущественно русские, отвечали:

- Нельзя!... В Гадрут нельзя!

- Я же там живу! Там моя семья, мои дети, моя жена!

- Нельзя!

- Почему? Почему нельзя? Хоть объясните!

- Нельзя!

Разумеется, Хосров-муэллим не знал, что красноармейцам было категорически запрещено беседовать с людьми, желающими попасть в Гадрут, запрещено говорить о событиях в Гадруте (да большинство их и не знало, что на самом деле там произошло). Хосров-муэллим был страшно встревожен. Но его тревога, беспокойство, волнение, пусть очень сильные, были ничтожны перед гадрутским бедствием. Хосров-муэллим еще не знал, какая с ним произошла трагедия, подлинный ужас ее в то время и в голову ему не приходил.

Но что-то случилось, что-то очень серьезное произошло. Что - даже в такое сложное беспощадное время, что могло произойти с детьми: шестилетним, четырехлетним, двухлетним и матерью этих детей? Странно, но Хосров-муэллим думал только о политике. Стихийное бедствие, к примеру пожар или землетрясение, ему и в голову не приходило.

- Послушайте, я учитель, преподаю русский язык! Спросите любого гадрутца! Все меня знают! Позвоните в исполком, позвоните руководителям района, все меня знают!

- Нельзя!... В Гадрут нельзя!...

- Но почему? Почему нельзя? В чем причина? Может, я могу быть полезным? Я же преподаватель русского языка!

- Нельзя!...

Хосров-муэллим почти потерял надежду добраться в этот вечер до дома. И вдруг по ту сторону ограды через дорогу увидел Красного Якуба, подошедшего к одному из красноармейцев. Красный Якуб всегда был бледным и хилым. До революции он был известным в этих краях кузнецом, потом как представитель трудящегося класса вступил в партию, стал Красным Якубом и в 1929 году работал секретарем Гадрутского поселкового Совета. Когда Хосров-муэллим увидел Красного Якуба, ему как будто явился в темноте луч света.