Виктор Эмский - Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину

- Ура, товарищи!

Громовое троекратное "ура" было мне ответом.

Мы еще раз выпили.

- Послушайте, Кузявкин, - показывая вилкой на портрет, весело спросил товарищ майор, - а кто это у нас под стеклом - такой бледный, нездоровый такой на вид, одутловатый?

"И с глазами, как у покойника", - добавил я про себя.

- А это, товарищ майор, не очень наш дорогой и не шибко любимый Георгий свет-Максимилианович, - в тон вопрошавшему сыронизировал с первой же встречи не понравившийся мне Кузявкин. - Он тут в нашем микроклимате прямо-таки распух весь...

- Ай-ай-ай!.. Пора, пора ему, болезному на заслуженный отдых, туда на юг, к морю, к белому санаторию на горе! - И товарищ майор полез за шкаф и достал другой портрет.

Я глянул на него и вот уж на этот раз никак не смог удержаться.

- Это как это?! - изумленно воскликнул я.

Да и как было не ахнуть, не вытаращиться? Личность, запечатленная на государственном портрете до неправдоподобия походила на бывшего моего соседа, того самого Левина из 118-й, который еще весной 92-го свалил, падла, в свой Израиль, после чего в его квартиру и въехал, должно быть, мой роковой чеченец.

Этот, потусторонний Илья Вольдемарович был уже в годах, в камилавке и в пейсах. Каким-то особо неотступным, отеческим взором он смотрел мне прямо в глаза, как бы спрашивая с мягким еврейским укором: "Ну, а вы, дорогой товарищ таки-Тюхин, верной ли вы дорогой идете в наше светлое будущее?". И пока что нечего мне было ответить ему, не менее дорогому товарищу Левину, увезшему свою любимую беременную кошку в ящике из-под макарон.

Как вы сами понимаете, моя реакция не могла остаться незамеченной. Наступив мне на ногу, товарищ майор дружески поинтересовался, где и при каких обстоятельствах я, Финкельштейн, впервые встретил изображенного на портрете человека, на что я, Тюхин -Эмский -Хасбулатов, совершенно добровольно и чистосердечно поведал товарищу майору о всех обстоятельствах моих сношений с вышеупомянутым Левиным Ильей Вольдемаровичем на почве преферанса.

- Владимировичем, Тюхин, Вла-ди-ми-ровичем! - мягко поправил меня товарищ майор и вдруг взявшись за сердце, попросил у Кузявкина валидол.

Я помог ему сесть на табуретку, после чего товарищ Бесфамильный сказал, снимая черные свои очки дрожащей рукой:

- Что ж вы, Виктор Григорьевич, раньше-то?.. А-а?!

И он вдруг всхлипнул и мелко, как моя прабабушка-цыганка затряс вдруг плечами, а я, пользуясь случаем, опрокинул в рот услужливо налитую мне Афедроновым рюмку, а потом еще три, потому что глаз, как таковых, у товарища майора под очками не оказалось. Вместо них я увидел две, нарисованные фламастером, буквы О или, если хотите, - два нуля, что, как вы сами понимаете, не могло не взволновать меня до глубины души.

И тут появился спирт "Рояль"...

Пил я не закусывая, как Бондарчук в фильме "Судьба человека".

После третьей бутылки звезды на погонах моих новых товарищей заблистали светлей, а кровь, бля, ускорила свой бег по еще до конца не вытянутым из меня жилам...

А когда они все позасыпали, фашисты проклятые, я шариковой ручкой написал на огромном лбу Кузявкина: "О, поднимите же ему веки, как поднимают шторы в шпионских фильмах беззаветно заработавшиеся контрразведчики! = Доброжелатель".

Потом случилось что-то еще... И еще... Подробностей, увы, не помню, как-будто их и не было...

Ну, смутно припоминаю, как на крыше Большого дома с выражением декламировал Суркова. Пел с Афедроновым песню, в припеве которой были слова: "Вчера воскрес товарищ С."...

Психиатра помню. Седенький такой, в пионерском галстуке, все меня, козел, шприцом кольнуть норовил...

И уж конечно, век не забуду амбала А. Ф. Дронова. Это ведь он на спор перешиб мне ребром ладони загипсованную ногу, каковую сломал я, упав все с той же кагебэшной крыши...

В общем, в памяти осталась какая-то совершеннейшая чушь. Да и надо ли об этом, потому как совсем уж вскоре, ну месяцев через шесть после рецидива, меня под руки ввели в кабинет к товарищу Бесфамильному, и он, крепко, как чекист чекиста, поцеловав меня, произнес:

- Поздравляю вас, Тюхин! С сегодняшнего дня вы свободны!..

- Это в каком это смысле? - растерялся я.

- Фарт вам такой, Тюхин, выпал, - хмуро пояснил младший подполковник Кузявкин, очередной мой завистник и недоброжелатель. - Хотя будь моя воля, я бы лично шлепнул вас как ренегата и жидомасона!..

- Да это он шутит, шутит! - украдкой показав Кузявкину кулак, расцвел Бесфамильный. - Пришел праздник и на вашу улицу, дорогой вы наш сотрудник и человек!

- Это что, это по случаю... Воскресенья?..

- Какого еще такого воскресенья? - искренне удивился товарищ майор. По воскресеньям мы, спасибо товарищу Левину, уже давным-давно не работаем. Лет уж этак сорок пять, с Великой Ноябрьской Реставрации. Нет, дорогуша, амнистия вам вышла по случаю семидесятилетия другого нашего великого Вождя и Учителя...

- Ио... Ионы Варфоломеевича? - не выдержал я.

Мои следователи переглянулись, а меня, придурка несчастного, на радостях понесло:

- Но позвольте! - воскликнул я. - Насколько мне помнится, семидесятилетие гениального Творца и Продолжателя, Светоча всех времен и народов торжественно отмечалось в 1949 году. Не хотите ли вы сказать...

- Какая память! - перебив меня, восхитился Бесфамильный. - А еще, Афедронов, говорят, что от нас если уж и выходят, то - дураками. Ну, конечно же, конечно же, в сорок девятом, бесценный вы наш мусульмано-фундаменталистский сионист!.. Позапрошлый год какой у нас был? - пятьдесят первый. Прошлый - пятидесятый. Ну уж а нынешний, само собой разумеется, - сорок девятый. Это же - Время, с неба вы наш свалившийся! Время, Тюхин, каковое необратимо, как мозговая патология!..

- И ты, Филькинштамп, - шутливо погрозил мне генерал-адъютант А. Ф. Дронов, - ты повернуть вспять колесо нашей Истории лучше не тщись: грыжу наживешь!

- Вот-вот! - засмеялся товарищ майор, - а то еще и посмешней конфуз выйдет! - и он с помощью губ довольно-таки мастерски изобразил какой такой грех может со мной приключиться.

(И опять же - если б только мог знать!.. О-о!..)

Ну что дальше... Дальше мне вернули пальто. Да, да - то мое, с хлястиком, однобортное. Только почему-то без четвертой пуговицы...

А младший подполковник Кузявкин, брезгливо морщась, вручил мне паспорт. Как и прежний - с гербом СССР, но уже на имя Финкельштейна, Витохеса-Герцла.

- Зачем?! - взвился было я. Но товарищ Бесфамильный лично помог мне засунуть его во внутренний карман пальто. И еще этак похлопал меня по плечу и, подмигнув, сказал:

- Значит, так надо, Тюхин!

А потом он же вынул из сейфа очки. Правда, не с темными, как у них у всех, а с розовыми стеклами. И опять же - дорогой товарищ майор собственноручно надел их мне на глаза.

- Ну вот! - отступив на шаг, сказал он. - Вот теперь вы, Тюхин, совсем наш человек!..