Виктор Эмский - Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину

Тюхина мелко трясло. Хмель уже давно выветрился, остался один страх а ну как закемарит, свалится с бугорочка, или того хуже - вдруг да нагрянет в этот Богом забытый район чудовищная перепончато-крылая протобестия, истребительница генофонда нации! Уж больно эта унылая, окраинная местность напоминала Тюхину его навязчивый сон - помните - с унылым осенним пейзажиком, с бугорочком, с расклячившимся на нем голодранцем, который - и это Тюхин понял именно здесь, на поле - и чистом, и Троицком, и минном одновременно - который был никем иным, как он сам - Тюхин.

Смельчак был все ближе. Задрав слепое, в черных очках лицо, он шел прямехонько на потерпевшего, щупая снег перед собой бамбуковой лыжной палкой. Инвалид по зрению был без шапки, без шарфа, зато при бабочке, в черных фрачных брюках, в сереньком, до мурашек знакомом Тюхину, пальтеце - однобортном, в рубчик, застегнутым на одну-единственную уцелевшую пуговицу - Господи, дивны дела твои! - как раз на верхнюю! Светлая, исполненная большого человеческого счастья, улыбка озаряла лицо слепца. Да, друзья мои, это был он - один из братьев-близнецов Брюкомойниковых. И снег хрумкал все громче, и сердце у Тюхина билось все сильней...

Зверь сам шел на ловца. "Ну же - ближе, ближе!" - как в засаде терпеливо, заклинал сидевший на корточках. Он уже набрал воздуха, чтобы гаркнуть... нет, чтобы шепнуть этому гаду - Ну, что-нибудь такое... такое этакое! - стой! - шепнуть ему, - гад, стой, стрелять буду! - но Брюкомойников, приблизившись так, что до него можно было доплюнуть, вдруг сам встал, как вкопанный и, выхватив из кармана бутылку, крикнул в небеса:

- Пане Тюхин, х-хотите верьте, х-хотите - нет: в-весь Город об-блазил! Н-нету н-нигде водки, только п-портвейн...

Тюхин чуть не подавился слюной от неожиданности, а жизнерадостный заика, не давая ему опомниться п-повел речь п-про к-какого-то Наждакова н-ну помните, п-пане Тюхин, ку-кудрявый такой, вы ему еще инст-трумент кулаком исп-портили? - что это, мол, из-за него, из-за Наждакова и вышла такая досадная задержка - п-отому что ч-черт его п-понес в эту С-сосновую Поляну, п-приехали, а т-анк и сломался, г-горючее, геноссе Т-тюхин, кончилось - и Брюкомойников, задыхаясь и всхохатывая, затароторил про какую-то совершенно неведомую Тюхину, но тем не менее горячо в него, в Тюхина, влюбленную Капитолиночку - н-ну п-помните, которая на столе голышом п-плясала?! - ничего, ровным счетом ничего ошарашенный Тюхин не помнил, а поскольку память с бодуна отшибало у него частенько, - верил и внутренне ужасался. Выяснилось, что Капитолиночка больше не сердится и даже - айн-цвайн - Брюкомойников выхватил из кармана граненые стаканчики - и даже шлет сеньору Тюхину - хрусталь с поцелуйчиком! - и он опять хохотнул, погрозил Тюхину пальцем - ох, и шалун вы по этой части, кабальего Эмский! - что она, Капитолиночка, баба классная, только, как все акробатки, и отравить, ежели что, может. А вот то, что вы, дорогой женишок, сидите на холодном сугробе, рискуя застудить свои мужские достоинства, это, сэр Тюхин, нехорошо, а если учесть на чем вы сидите...

- На чем? - белыми губами спросил Тюхин.

- А вы д-думаете - Н-на мине?! Н-на говне вы сидите, домнул Т-тюхин. - И, сияя, этот парфюмерный хлыщ в бабочке, с испанскими усиками, доходчиво растолковал незадачливому столпнику, что эти самые мины по полю понаклала все та же сволочная Птица Феликс, обхезавшая, по словам Брюкомойникова, почитай что весь Город, а посему - сказал, разливая, прозорливец - а посему давайте, дорогой будущий родственничек, выпьем сначала не за здоровье вашей невесты, а моей двоюродной сестры, а за дорогого и любимого Народного Героя-Освободителя, Его Благородие товарища Сундукова, Иону Варфоломеевича, беззаветно истребившего зломерзкую Залетную Гадину!

- Это как это? - прошептал Тюхин, держа в руке стаканчик с поцелуйчиком, то бишь - с губной помадой на стекле. - Как, когда, каким образом?..

- Еще той з-зимой, - целясь выпить, сказал слепец. - Он ей, суке, всю г-лотку п-перегрыз! З-зубами, з-зубами, мистер Т-тюхин!..

Тюхин хватил залпом. Снег, которым он машинально закусил, был горький, как соль "барбара". Тюхин вспомнил трос, перекушенный товарищем старшиной, и безоговорочно поверил. Всему, всему, елки зеленые.

- Эх, - затуманившись, вздохнул Брюкомойников, - эх, месье Тюхин, если б вы только знали, как мы с братом вам благодарны. Я ведь когда увидел вас на улице Дзержинского, у меня, поверьте, ноги подкосились от волнения!.. Ах, до чего же удивительная штука - жизнь, казалось бы, мимолетная встреча в подворотне, а каков итог: преображение душ, благодатная перемена участей! - что характерно, он произнес эту тираду ни разу не заикнувшись, а когда, взволнованный, снял очки, Тюхин с содроганием узрел на лице бывшего чечеточника кукольно-огромные, голубые - нараспашку глазищи, предвестники близкого расставания.

Язык у Брюкомойникова развязался. С изумлением Тюхин узнал, что встреча в подворотне вовсе не была роковой случайностью, что это коварный Кузявкин, пригласив двух братьев-стукачей, намекнул им на некие амстердамские бриллианты, якобы зашитые у него, у Тюхина, в плавках, что когда таковых не обнаружилось, собиравшиеся свалить за бугор братья-близнецы ужасно огорчились и даже - в сердцах - сняли с него, с Тюхина, пальто - кстати, как вы, товарищ Тюхин, часом, не замерзли? - он и руку уже из рукава выпрастал - и тут Тюхин - о, слюнтяй, размазня интеллигентская - отмахнулся: ладно, мол, потом! хотя сам же, придурок, поучал при случае других: дают - бери и беги, пока не передумали!.. Впрочем, чего уж теперь-то, после драки...

- А как сунулись в карман, - продолжал млеющий от радости Брюкомойников, - как обнаружили ваши, ребе Тюхин, еврейские корочки - силы небесные - с визой израильской - ну тут уж - форменная ханука, именины сердца! Мы тогда такой "семь-на-сорок", такую "хавунагилу" напару сбацаем!.. Эх!..

- Так ведь паспорт-то один был, - удивился Тюхин.

- Вот то-то и оно, что документик один, а счастья - два получилось! Мы, Витохес Герцлович, на морского кинули. Пальтишко досталось мне, паспорточек - моему братцу. Эх, поди, лежит сейчас на Мертвом море, принимает солнечные ванны!

"Знал бы ты, мудила, где он лежит!.." - поежился Тюхин, но виду не подал, промолчал, ожидая, пока Брюкомойников разливал по новой.

- А ваше-то счастье в чем? - спросил он, чокнувшись.

- А вот по этому поводу - второй тост, пане добродию! Давайте выпьем за нашего общего друга - дорогого товарища Афедронова, за его патриотическую душу, за его могучий удар! Узнавши, что мой братец свалил в Израиль, он так врезал мне промеж глаз, что я, херре Тюхин, там же, на Литейном, и ослеп, по каковому поводу и был удостоен персональных черных очков индивидуального подбора!.. Знаете, экселенс, какая у меня теперь должность?.. Слепец-поводырь! А посему - третий мой тост: за нашу с вами долгую и счастливую дорогу, ваше превосходительство, за светлый и широкий путь!