Виктор Эмский - Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину

- Классно?

- Высоко-оо!..

- Эх, - вздохнул золотоглазый трансформант со скрипично-канифольным голосом, - эх, да разве ж это высоко?! Каких-то несчастных сто метров и все! И выдохся, и батарейки сели!..

- Вот-вот! - сказал Витюша, - И у меня! Раньше я эту нашу кафельную стометровку - в два притопа в три прихлопа, а теперь...

- А ты какой щеткой пользуешься - подметальной или полиэтиленовой?

- Зубной, - загрустил солдат-первогодок.

И его новый друг до такой степени оторопел от этого ответа, что только и ахнул:

- Это как это?!

Да-а... Вот так они и сидели - два голубчика - в обнимочку на крыше казармы. А когда за фольварком, за капустным полем, за хилым немецким лесочком вставало во всей своей неописуемой красе родимое русское солнце, солдатик, сглатывая комок, восхищенно вздыхал:

- Ух!.. Вона как!.. Эх!.. Слышь, хочешь стихи почитаю?

- Пушкина?

- Да нет, это из новых, ты его не знаешь...

- Евтушенко?.. Вознесенский?..

- Тюхин его фамилия. - И Витюша, набрав побольше воздуха в хилую свою, туберкулезную грудь, с выражением читал свое самое-самое свежее, из поэтического цикла "Гражданственность":

Время быстрой ракетой мчится!

Очень скоро из разных мест

Мы приедем в Москву, в столицу

На ХХХ-ый партийный съезд!

Тут Витюша украдкой косился на Зюзика и осторожно спрашивал:

- Дальше читать, или хватит?

- Дальше! О, дальше, дальше! - стонал Зеленый Зюзик, устремленные на солнце глаза которого были полны неподдельного восхищения и слез.

Голос Эмского креп:

Мы трудились под рев моторов,

Закалились и сильными стали

Крузенштерны морских просторов

И Титовы космических далей!

- Хорошо! - не выдерживая, всхлипывал инопланетянин.

А польщенный автор скромно пояснял:

- Тут, конечно же, лучше Гагарины - в последней строчке, но из-за ритма не влезло.

- И все равно - хорошо! - моргая огромными лемурьими глазищами, шептал Золотоглазый Зачарованный Зюзик.

- Слушай, а в пол-литру ты обратиться можешь?..

Вообщем, долго ли, коротко - но два этих стихолюбивых чудика так сроднились душами, что и жизни уже друг без друга не мыслили. Дошло до того, что даже старшина Сундуков перестал, поигрывая бородавкой, скрежетать зубами, он лишь еще дальше на затылок сдвигал свою хвуражку и удивленно бормотал: "Ну, шу ты будэшь дэлать - упьять назюзюкался! Нэ, рудувуй Мы, нэ выйдэт из тэбя нустуящего сувэтскуго чэлувэка!.."

И вот настала весна. "В Россию!.. В Тютюнор, на стрельбы!.." - заволновалась ракетная бригада.

- И меня берут! - гордо сообщил однажды Зюзику поэт Тюхин.

- Свидетелем и очевидцем?

- Радистом начальника штаба, - сказал Витюша, и, воткнув вилку хвоста электрического лемура в розетку бытовки, пошел в ленкомнату читать свой любимый "Огонек". Полы он уже больше не драил. Полоса кончилась, поскольку в батарее стряслось новое ЧП и про солдатика забыли, да и первогодком он теперь уже не был.

И вот как-то раз, придя под утро выключать Зюзика из сети, дневальный Эмский застал своего единомышленника в полнейшем душевном расстройстве.

- В Россию, в Тютюнор... А как же я? - горько вопросил солдатика мохнатый друг.

- Главное - спокойствие! - сказал перманентный нарушитель воинской дисциплины. - Ты не дрейфь, я уже все обдумал. Мы поедем вместе!

- Это как это? - приободрился Зюзик.

- Элементарно. Ты превращаешься в какой-нибудь предмет моего солдатского обихода, ну, к примеру, - в расческу или там в носовой платок...

- В носовой платок?! - вздернулся лемур. - Чтоб ты в меня сморкался?!

- Ну, хорошо-хорошо. Не хочешь быть платком, стань моей новой записной книжечкой. Ты будешь лежать у меня в нагрудном кармане гимнастерки, а я буду вынимать тебя время от времени и записывать новые талантливые стихи!..

- Тюхина?

- Ну, разумеется, не Пушкина.

Зюзик задумался. Он подумал-подумал и сказал:

- Слушай, Витюша, у тебя ведь, кажется, нет часов?..

- Ага, - подтвердил солдатик, - мы их с Борькой фрицу толкнули, когда в наряде были, пропади он пропадом, по офицерскому клубу.

- Поди, неудобно без часов-то?

- Спрашиваешь, - хмыкнул рядовой Эмский. - Радист без часов, что старшина без трусов!

- Ты хотел сказать - без усов? - мягко поправил Зюзик.

Витюша открыл было рот, но одернуть этого строптивого говнюка с редакторскими наклонностями не успел: Злокачественный Зеленый Зюзик, выпав из его рук, грянулся грудью об коридорный кафель и обернулся великолепными, золотыми, на кожаном ремешке, с красной центральной секундной стрелочкой, часиками!

- Ай да Зюзик, ай да сукин сын! - обрадовался солдатик.

Фирменные "роллексы" с двумя "л" были удивительно хороши собой. Когда Витюша надел их на руку, раздался мелодичный, похожий на воробьиное чириканье, звук.

В эту ночь рядовой Эмский на чердак не ходил. Счастливо улыбаясь, он лежал на своей казенной койке с открытыми глазами. В душе у Витюши пела скрипка...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А вот, коллега, возможный эпиграф к роману, фабула которого, судя по всему, будет не совсем соответствовать первоначальному замыслу:

"По воронкам и травам родимой земли Мфусиане в строю по четыре шли!.." В. Эмский. Из армейской тетради.

И ведь что характерно, Тюхин! Не далее, как вчера, в курилке, приперев к стенке Ромку Шпырного, я сунул ему под нос его сраную "победу":

- Ты чего мне всучил?! Они же ломанные, во, слышишь? - не тикают!..

И тут Ромка - ты же знаешь, Тюхин, этого арапа и нахалюгу! тут Ромка Шпырной, водила нашей "коломбины", жутким образом вдруг бледнеет, начинает трястись, потеть, шмыгать носом. Он вытаскивает из кармана целую горсть американских, трехкопеечных штамповок: на, мол, бери хоть все! На что я ему сурово отвечаю:

- Нам, Роман Яковлевич, чужого не надо! Гоните назад наши собственные!..

Шпырной еще больше побледнел, глаза бегают, руки дрожат, будто кур воровал!

- Нету, - говорит, - у меня ваших часиков, Виктор Григорьевич!

- Где же они? - спрашиваю.

- Н-не знаю... Может, потерял... или украли, то есть в смысле - сперли!

А я ему: вре-ошь! - и за яблочко. Как - помните? - того пленного под Кингисеппом.

- Ей Богу, - хрипит, - не вру!.. Я их это... я их только ножичком подковырнул, а они... а они как заматюкаются и... и порх!

- Чего-чего?!

- И - порх, и... улетели!

Вот какую баечку сочинил мне этот клинический клептоман и брехун Шпырной... А тут еще это свечение. Мы поначалу было обрадовались, подумали - солнце всходит, но где же это видано, Тюхин, чтобы солнце всходило сразу с четырех сторон света?..

Багровые, то разгорающиеся, то затухающие сполохи озарили нашу и без того тревожную жизнь, коллега. И чует мое вещее сердце: это еще только "Интродукция", "Рондо каприччиозо", Тюхин, - впереди!..

Глава седьмая Некто в полувоенном и прочие