Асар Эппель - Исчезание

Асар Эппель

Исчезание

Меня спрашивают: "Откуда вы про каждых знаете?"

Трудно сказать.

А вообще-то был мальчик с к о т е н к а м и под рубашкой, и если заглянуть ему за ворот, те в красноватом, проницающем ковбоечную ткань сиянии ходили вокруг мальчишечьего торса, словно маленькие троллейбусы, затеивая детскую возню и небольно цапаясь коготками. Мальчик всюду гулял, всюду глядел. Новенькие его мозги запоминали кучу всякой чепухи. Новенькие нервы не давали сердцу до времени стесниться ото всего, что попадалось на глаза.

Вокруг ведь кто плакал, кто нет, а кто просто жил как живется.

Жизнь была непритязательна и общеиспользуема. Ели. Пили. Спали. Ссорились. Мирились. Уезжали "в город". Приезжали с работы. При таком бессобытийном житье даже положенные человеку неурядицы не могли не потрясать благодушную простоту характеров, ощущений и умозрений.

Старый человек был огромен, раж, держал в послушании семью, но имел недостаток - был заикой.

Осложняющим жизнь свой изъян он не полагал, ибо управлял жизнью и семьей почти молча, и уж во всяком случае дефекта этого не стеснялся, потому что жил бы абсолютно так же и с не прыгающей, плавной, как у остальных, речью.

Семья была большая. Жена. Шестеро сыновей. Оська, Володька, Яшка, Аркашка, Муся, Нюська. Одна дочь. Обратим внимание на имена старших - Муся и Нюська, хотя дочь почему-то звали Даней. Тут потребуется пояснение.

Это не смыкался с местным приблудный и взбалмошный язык, которому звучать оставалось всего ничего. С перепутанными именами все и было в пропавшем теперь прекрасном, как выяснилось, этом языке, которым названные персонажи, а также их соседи, в то время пока еще пользовались.

Лучшего сына убили на войне. У среднего был туберкулез. Один - рос незатейливым и прямодушным. Один - нормально приспособленным к жизни, то есть был достаточно сообразительным, чтобы его не дурачили заурядные жулики. Он картавил. Двое уже были женаты, и, как жили там, где после женитьбы оказались прописаны, нам неизвестно. Дочка - как дочка. Миловидная, временами слезливая, смуглолицая. Словом, девушка она и есть девушка. Иначе говоря, даже в первой своей молодости - женщина.

Занимала их семья в громадном деревянном доме жилье в две комнаты с четырьмя чуланами, однако кровати в чуланах помещались нецеликом. Входило только полраскладушки. Голова или ноги оказывались в комнате.

Жена управлялась, все успевая.

Молчаливый старик к жизни относился без надсады. Ел просто. Иногда пил водку, но мало. Дети, как и отец, были непривередливые и работящие. Когда вырастали, шли учиться ремеслу. Старик, не признавая институтов, давал детям просто специальность. Они становились токарями, часовых дел мастерами, механиками.

Один поступил в пищевой техникум. Выучится - будет техником.

Зарабатывая на всех, старик зарабатывал еще неизвестно на что. Деньги эти он где-то сохранял, а где - знала только жена. Соседи, которых в остальном доме было не счесть, предполагали, что денег у него собралось много.

Возможно, так и было. А возможно - нет.

Во всяком случае, он не был ни скупцом, ни скопидомом. Просто, расходуя сколько надо, лишки откладывал. Что-то же надо было с ними поделать.

Пища их была традиционна. Привычка к ней сохранилась со времен, когда старик и его жена взрослели в родимых местах, где традиции (в еде тоже) пока что не менялись.

Вот как они ели.

Семья садилась за стол, отец по старой привычке благословлял хлеб, а когда бывало вино, бормотал молитву (не будь заикой, он бы произнес ее ясным голосом). Сыновья в благодарении участия не принимали, разве что вставляли где надо "аминь". Иногда, правда, подавали голос где не надо. Что ж! Время сдвинулось, а он переупрямить его не рвался. Всё, что мог сделать из детей, делал. На что мог - наставлял. Чего не мог - не делал.

Не мог, будучи ужасным заикой, учить. Сообщил старшим про десять заповедей - не воруй, не убивай, не прелюбодействуй... - и вроде бы всё. Младшие росли уже по понятиям неполной средней школы.

Война лишила их с женой замечательного сына. Мальчик был поразительных способностей. Они это знали, но горевали в границах тихого горя - детей все-таки оставалось много, а день и так бывал загроможден событиями жизни.

В летние вечера сыновья уходили гулять, играть позади нефтеэкспортовского барака в волейбол, или сражаться в городки (это происходило посреди улицы), или смотреть кино - в парк, или туда же на танцы. Других развлечений по вечерам тогда не имелось, хотя разные дневные забавы существовали: пристенок, расшибалка, штандр, пряталки, лапта, ножики. Кроме того, улица практиковала жошку, чижика и круговой волейбол (отбивание друг дружке мяча по кругу: кто несуразно отобьет - вылетает).

А вот загадочная игра "в попа-гонялу" вывелась. Старшие братья ее еще застали, название еще околачивалось в языке, но постепенно и незаметно забава эта себя изжила и прекратилась навсегда, что неудивительно, потому что вокруг все только и делало, что навсегда прекращалось.

Еще недавно, еще каких-то лет двадцать - двадцать пять назад улица жила по правилам огромной лопуховой империи, и вот, пожалуйста, всякий день из нажитых способов жизни что-то исчезало.

Сперва, конечно, случились изменения невероятные. Это когда на окраинную московскую улочку нахлынули множества пришельцев, неведомых по культуре, богопочитанию и укладу. А потом все пошло-поехало вообще. Причем для всех - и местных, и пришлых.

Теперь же случались события помельче: то граммофонная пластинка с куплетами "поручик хочет, мадам хохочет" непоправимо треснет; то окончательно скособочатся туфли на французском каблуке; то переполнится, наконец, выгребная яма, казалось бы, на века вырытая еще до русско-японской войны и уж точно до мазурских поражений обреченного в скором будущем двуглавого и двоедушного отечества.

Правда, как нами будет где-то сказано, никто пока на описываемых улицах не умирал, потому что коренные поселенцы не подошли к нужному для этого возрасту, а новые вообще сорвались со своих мест молодыми. Поэтому... А впрочем, безо всяких "поэтому" сейчас сами увидим, как все будет.

И вот еще что. Весьма символичной и многозначительной оказалась незатейливая игра в чижика. Это когда заостренный по концам вершковый обрезок круглой палки, положенный на кон - нарисованный ножиком или щепкой на земле четырехугольник, - ударялся ребром биты по кончику, вертясь подлетал, и отшибался плоской стороной той же биты как можно дальше, и улетал черт-те куда, а водящий убегал за ним, отыскивал в траве и пытался вкинуть обратно в квадрат. Иначе говоря, вернуться домой. Увы, игрок на кону снова отшибал куда-нибудь готового угодить в прямоугольник чижа, то есть норовил вышибить водящего подальше из родимой (квадратной, домашней, огородной, задворочной) округи.