Асар Эппель - Неотвожа

Все автобусные и кто висел от неловкости втянули головы. Народ тут знал друг друга, если не в лицо, то со спины, и вести разговоры, какой повел Эдик, вроде бы не стоило.

- Ну и пусть к нашему - щепки! Все равно не нужен нам берег турецкий... - Эдик был провокатор и знал, ч т о говорит. Он даже погладил в своем кармане старинный кастет, никелированный и фигурный, многократно бывавший в деле во времена чеховского Ваньки Жукова и тихо тусклевший в ожидании грядущего часа.

А Дора сжала кулаки. В правом - русскую Аляску, в левом - вычистки Ростокинского района. Она было ослабила их, когда автобус на рытвине тряхнул ее, грузную, встревоженную, ибо те двое ей всё меньше нравились, тем более что Минин и Пожарский как бы продвигался к выходу, а значит, ближе к ней, так что аборты вот-вот могли упасть на грязный пол, стать септическими и обезлюдить в будущем пол-Малаховки.

- Слышишь, Дора?

- Эдик, - спокойно сказала Дора, - тебя типает, что я сижу?

- Что ты, Дора, как можно? Мы постоим, нам чего! Правда, товарищ кондуктор?

Все еще пуще втянули головы. Даже Пупок. Даже Минин и Пожарский.

- Не метушись, Эдик, мой тебе совет.

- А мне, Дора, может, приятно, что ты как женщина сидишь, а мы, ребя, стоим или ползаем... Хорошо, если не на коленях перед ними... женщинами! делая изумительные паузы, отыгрывался Эдик, давая опять же понять, что он Пупковых дел знать не знает и видеть не желает.

- Эдик, я тебя на манде у твоей кацапки в б и н о к е л ь видела! решила прекратить мучивший ее разговор Дора, и мятый, битый, стиснутый автобус захохотал, а громче всех астматик, к которому, уже предсмертно зевавшему, приполз от этого чуток воздуху.

- Сс-сука! - тихо прошипел вишнегубый Эдик, даже не подозревавший, что "Дора" - пригородный вариант древнего, как вода и булыжник, величественного имени песнопевицы Деборы, отголосок великого слога которой он сейчас, кастетчик, и услыхал.

- Карточки украли! - вдруг всполошился астматик. - Кондуктор! У меня карточки украли! Остановите!

Дора шевельнула пальцами.

- Лежи давай, - отозвались, кто на астматике лежали. - Никаких карточек у тебя никто не брал. Их же отменили.

- Нет, остановите! Человеку и так плохо, - ввязались самые верхние лежавшие.

Дора решила - разожмет, но - пока кричат - подождет.

- Кондуктор, почему здачи нахально не передаете? - заявил вдруг Минин и Пожарский. - Что творится в автобусном транспорте?!

- А ты видал, что я не передавала?

- Кошелек! - натужным голосом отчаянно крикнул кто-то.

Пупок заделал давку, и все голоса заткнулись. Даже Минин и Пожарский охнул: "Да жмите же все-таки потише!"

Благодаря невероятному давлению Пупка на общественность в автобусе получилось немного пространства, которое тут же заполнил человек из наружных. Места, однако, оказалось - с руками не поместишься, так что он их задрал, словно по команде "Руки вверх!"

Астматик из своего придонного положения в ужасе воззрился на эту обреченную позу и, жутко крикнув: "Бандиты работают!", прямо уже в истерике закончил: "Грабят и пристреливают!", ибо автобус, с натугой карабкаясь на пригорок, который после остановки, дал выхлоп...

Вот как мало проехал автобус, и вот как много успело уже произойти, и сейчас, похоже, начнется паника.

- Постового сюда! Возле постового тормози!

Но тут уже Минин и Пожарский даванул со своего переду, на что Пупок ответил встречным жомом. Из пассажиров сразу выклубилось дыхание, а поскольку снаружи была студеная вечерняя пора (висячие давно глядели на залубеневшие свои запястья, обдутые встречным ветром движения, ибо рукава польт отъехали, а рукавицы до запястьев не доставали), в автобусе образовался банный туман. "Ух!" - сделали все, когда, отставив зад, опять ударил в публику Минин и Пожарский, и пар вовсе сгустился, а лампочка из красневшей стала багровой, "ых!" - выдохнули все, когда навстречу вдарил Пупок...

- Кошелек!

- Карточки!

И тут подал голос Анатолий Панфилыч:

- Остановите ход!

- Зачем, Толя? - спросила Дора, готовая кулаки разжать.

- Не останавливать! - гаркнул гадским своим тенором Эдик Аксенюк. Дора зря не скажет. Сперва доедем, потом остановим.

- Ребяты! - страшно сказал Анатолий Панфилыч. - Отдайте, ребяты, сами знаете чего!

- Тормози! Остановить автобус! - в момент распорядился Минин и Пожарский.

- Ни в коем случае! Домой после работы едем! - отменил его распоряжение Пупок.

- Правильно! Почему это останавливать? - не споря отступился Минин и Пожарский. - Я вообще не знаю куда еду, граждане!

- А я говорю, тормози! - перерешил Пупок. - Но учтите, мы на горке. Он потом с места не возьмет.

- Не останавливать! Едем - и всё! - подытожил Эдик. - Откуда ты взял про карточки? - сказал он лицом из-под потолка лицу астматика на сиденье. Откуда вам известно про кошельки? Вы что - в такой давке карман проверить можете?

Все удрученно смолкли. Сделалась беспомощная тишина.

- А? - торжествовал Эдик, успокоившись за кастет, из-за которого не хотел ни постовых, ни остановок.

- Отдайте, ребяты... - заплакал в тишине Щербаков. - Мое не из кармана пропало... Подкиньте, ребяты. В руку положите. У меня правая не знаю где, а левая - слева. По ней вроде цыгане гадают. Погляди, кому видно, цыгане там есть?

- Есть! - сказали справа те, кто цыган видеть не мог.

- На жопе шерсть! - подтвердили слева кто цыган видеть мог.

Пока невидимые кочевники гадали по его руке, Анатолий Панфилыч помалкивал. Когда в руку положили передать билет, он передал. Когда кто-то аккуратно смотал с его правой недоставаемую по тем временам изоляцию, он шума не поднял, предпочитая держаться зубами за жен-скую пуговицу, от которой в р о т у пахло женой. Но, перестав чуять за щекой шестнадцать штук хромированной блочки, выданных под расписку для полботинок т о в а р и щ Ш в е р н и к а, - по восемь на каждый полботинок, то есть четыре туда, четыре сюда, - он п у г в и ц у выпустил и пугливо зашарил языком по ротовым закоулкам. Зубы, какие были, оказались на месте; коронка тоже, прорехи от зуботычин времен чеховского его ученичества так и оставались, хотя заросли покосившимися, как забор, соседними зубами. Но блочки не было. Он сперва подумал, не поодевалась ли она коронками на зубы, но по гладкости в р о т у отличалась только коронка-нержавейка, о которой уже сказано. Блочка исчезла. Не проглатывал он ее.

И за левой щекой не было.

И за правой.

И под языком. И в горле, откудова тошнит, если перепить.

Украли! Объявить, ч т о именно украли, было нель-зя - блочка секретная. Можно только умолять, просить о возврате, рассчитывая, что покравшие поймут опасность и свой риск.

- Подкиньте! А то я погорел! Дора, подтверди! - Он громко заголосил. Отчаянно и громко.

И автобус остановился.

Дора, обмерев, приготовила кулаки.