Илья Эренбург - Оттепель

Он считал, что спокойно переживает крушение своего семейного счастья, но происшедшее на нем сильно отразилось. До последнего времени, когда он думал о своей жизни, она казалась ему широкой, прямой дорогой. Конечно, бывали и у него неудачи, одно время он даже опасался за свою карьеру, но потом он упрекал себя - поддался настроениям, все обошлось, да и не могло не обойтись. Теперь же он говорил себе: ну, почему мне расстраиваться? Проживу и без Лены... И он действительно мало ее вспоминал: было и кончилось. Однако он начал испытывать неуверенность, все кругом потускнело, люди казались подозрительными, даже враждебными. Он потерял присущее ему хладнокровие, горячился, говорил при этом лишнее. Давно ли он гордился своим оптимизмом, повторял: "Нечего себе зря кровь портить". А теперь он повсюду видел каверзы, подвохи.

Лена уехала в понедельник две недели назад. Во вторник было партсобрание. Председатель завкома Сибирцев в своем выступлении упомянул о жилищном вопросе: пора наконец-то приступить к строительству трех корпусов. Журавлев кивал головой, даже вставил: "Это бесспорно". Он понимал, что Сибирцев должен при каждом удобном случае подымать вопрос о жилстроительстве: ему ведь приходится по десять раз в день выслушивать жалобы рабочих. Дома действительно паршивые, того и гляди рассыплются. Впрочем, теперь все в порядке - проект окончательно утвержден, во втором квартале приступят к земляным работам. Иван Васильевич промолчал бы, но вмешался Соколовский, который неожиданно поддержал Сибирцева, сказал, что строительство трех корпусов нужно было начать еще в 1952 году. Журавлев вскипел: строительство цеха точного литья утвердили в главке, это в интересах всего народа. Соколовский великолепно знает обстоятельства дела, а если он решил поднять такой вопрос на партсобрании, то "это чистой воды демагогия". Соколовский спокойно ответил: "Товарищ Журавлев, очевидно, не понимает роли парторганизации..." После этого перешли к агитпунктам, и все кончилось мирно.

Придя домой, Журавлев задумался. Соколовский неспроста заговорил о домах. Наверно, готовит какую-нибудь кляузу. Да и не в одних домах дело. Когда я ему сказал, что с новой моделью придется повременить, он разозлился: "Значит, и тормоза тормозите?.." Ничего здесь нет остроумного, очередное хамство. Чует мое сердце, он что-то замышляет. Это старый кляузник, на Урале он попробовал повалить Сапунова - не вышло, его самого выкинули, вот он и хочет на мне отыграться. Если бы его опередить! Но черт его знает, что именно он задумал?..

Была минута, когда Иван Васильевич усомнился. Может быть, я перебарщиваю? У Соколовского поганый характер, он всех задирает. А сколько он мне хамил? И ничего, шесть лет вместе работаем. Но тотчас он себе возразил: нет, на этот раз дело не в его характере. Он что-то учуял, у таких нюх как у охотничьей собаки. Разве он заговорил бы о домах, если бы не рассчитывал меня спихнуть? Это ведь не его дело.

Завод для меня все. Особенно теперь, когда нет Лены. Неужели этому склочнику удастся спихнуть меня с моего места? Я никогда не был карьеристом, но я ценю, что мне доверяют - поставили во главе такого завода. В конечном счете это все, что у меня осталось...

Журавлев действительно работал две последние недели с особенным усердием, в обе смены бывал на заводе, обходил цехи, беседовал с рабочими.

Когда в субботу Иван Васильевич напомнил Коротееву, что он завтра ждет его к обеду, Дмитрий Сергеевич подумал: ясно, насчет проекта Брайнина, он ведь сто раз об этом говорил, хочет снова все взвесить...

Журавлев его встретил радушно. За обедом сначала говорили о заводских мелочах, потом Журавлев вспомнил военные годы. Коротеев, в свою очередь, стал рассказывать, как они стояли на Висле. Он почувствовал ту близость, которая возникает между бывшими фронтовиками: они знают то, чего не видели и не пережили другие.

После обеда Иван Васильевич сказал:

- Вы у нас недавно, два года, но я вижу, что вы полюбили завод. А для меня теперь это вся моя жизнь...

Его голос дрогнул, и Коротееву стало не по себе: до чего он любит Лену! Впрочем, это понятно...

Журавлев продолжал:

- Вы сами знаете, Дмитрий Сергеевич, завод - это большая семья, а в семье каждый старается приспособиться к другим. В общем у нас дружный коллектив. Но есть трещина .. Поверьте, для меня это не вопрос престижа. Я из крестьянской семьи, человек простой, дисциплину я требую только на работе. Вышел за ворота - пожалуйста, говори, что хочешь А работать в атмосфере недоверия нельзя. Я признаю, что у Соколовского большой опыт, но держится он так, что с ним невозможно сработаться, я пробовал, на все закрывал глаза, теперь дошло до крайности...

Коротеев попробовал успокоить Ивана Васильевича:

- У Соколовского трудный характер, но он ценный работник. Не стоит придавать значение каждому его слову. Я лично его мало знаю, то есть знаю по работе, а так мы не встречаемся, но Егоров говорит, что язык у него острый... Право же, Иван Васильевич, не обращайте внимания...

- Дело не в его остротах. Ну, скажите, почему он все время в цехах, редко у себя в бюро бывает? Какое-то у него недоверие. К тому же Егорову, к вам...

- Да нет, что вы! Конструктору трудно работать, запершись в своем бюро, я сам часто прошу его проверить - ведь приходится учитывать технологию. Будь на его месте человек с другим характером, вам бы это в голову не пришло.

- А как же отделить человека от его характера? Вы знаете, что у него было на Урале?.. Ну вот, а над этим стоит призадуматься. Там у него был директором Сапунов, человек молодой, энергичный, поднял завод. Соколовский землю рыл, придумал, будто его проект нарочно положили под сукно. Время было военное. Мы с вами в блиндажах мерзли, а он о своей карьере думал, хотел уничтожить чистейшего человека. Его там разоблачили, в челябинской газете фельетон был, но у него какие-то связи, вот и выплыл.

- Не верится, Иван Васильевич. Соколовский менее всего похож на склочника...

- Вы чересчур доверчивы, Дмитрий Сергеевич. Есть за ним дела... Вы когда к нам приехали, кажется, еще застали Воронина. Прекрасный был человек, долго хворал - печень, не лечился, запустил, но в общем его доконала история с подшипниками шпинделя. Помните? Кто был виноват? Соколовский. Взвалили все на Воронина, а ошибка была в проекте, это бесспорно.

- Когда я приехал, Воронин уже не работал, лежал в больнице. Трудно себе представить, что Соколовский мог допустить такую ошибку - конструктор он блестящий...

До этой минуты Журавлев говорил тихо, даже благодушно, но тут он потерял самообладание, вскочил, а его отвисшие, зеленоватые щеки покраснели.

- Вот уж не нахожу! Он блестящий склочник, это бесспорно. Вас не было на партсобрании, жалко, - поучительное зрелище. Почему он поднял вопрос о жилстроительстве? Вы думаете, ему важно, как живут рабочие? Плевал он на это. Сибирцев - тот действительно болеет. А вы думаете, мне легко? Погляжу на хибарки, и сердце сжимается. Я счастлив, что скоро сможем разместить людей по-человечески. Ответственность на директоре, кажется, а не на конструкторе. Я ему это вежливо подсказал, а он меня начал учить, что такое парторганизация. Ну, скажите, какое у него право так со мной разговаривать?