Илья Эренбург - Оттепель

Коротеев вернулся неожиданно рано - совещание перенесли. Лена сразу оборвала разговор о своих неприятностях. А посмотрев на Митю, удивилась: до чего он сегодня веселый! Я его давно таким не видала. Он дурачился, рассказывал смешные истории Шурочке, и они оба так смеялись, что Лена шутя заткнула уши.

Его настроение передалось ей. Она больше не думала ни о завуче, ни о гороно, ни о письме Ивана Васильевича. Все как-то сразу стало радостным. Я несправедлива к Мите. Почему я решила, что не могу ему рассказать про педагогический совет? Глупо! Могу рассказать, и он со мной согласится. Но ей было слишком хорошо на душе, не хотелось вспоминать Екатерину Алексеевну.

Разговор начал Леонид Борисович:

- Мы до твоего прихода один вопрос обсуждали. Завуч у Лены своеобразная. Лена боится, что она пойдет в гороно, к Мерзляковой. По-моему, ничего из этого не выйдет. Придраться к Лене нельзя, поступила она совершенно правильно. А в гороно есть люди, кроме Мерзляковой. Мне, например, говорили про Степанова...

Коротеев улыбнулся.

- Это, наверно, детективный роман о покушении на парту? Ну, Лена, рассказывай, что еще придумала твоя Дмитриева!

Лене пришлось рассказать про все, но теперь ей было весело, и она передразнивала Екатерину Алексеевну, показала в лицах педагогический совет, рассмешила Коротеева любимыми словечками Васи: "категорически не могу" и "абсолютно утверждаю".

Дмитрий Сергеевич сказал, что Лена не должна ни в коем случае идти на попятную, нельзя дать мальчика в обиду. А насчет Степанова это правда, он с ним встречался в горсовете, человек живой, смелый.

Глаза у Дмитрия Сергеевича по-прежнему были светлые, веселые. Только на минуту легкая тень прошла по лицу, когда он сказал, задумавшись:

- Может быть, твоя Дмитриева не такая уж ведьма, просто ущербная...

Шурочку уложили Леонид Борисович ушел в техникум на партсобрание.

- Хочешь, пройдемся, - предложил Лене Коротеев. - Вечер чудесный.

Они пошли в городской сад. Там было много народу. Дмитрий Сергеевич улыбался: до чего все хорошеет весной! Зимой люди кажутся мрачными - в тулупах, в шубах, в платках. А сейчас все женщины нарядные. Пестрые платья. Да и лица довольные Смеются. Влюбленные уходят в боковые аллеи - там меньше людей. Пахнет свежеразрытой землей, дождем, черемухой

- Лена, ты посмотри!

Внизу широкая река, в полусвете полуночи она медленно шевелится, пепельная, сизая, серебряная - это сквозь облака пробился месяц. На другом берегу огни. Где-то далеко женский голос аукает..

Лана прижалась к нему.

- Митя, вот и снова весна. Помнишь? .

Он улыбнулся: лестница, темно, губы Лены... До чего они были глупыми! Сомневались, мучались, убегали друг от друга, а счастье стояло рядом, счастью не терпелось.

Когда они возвращались домой, Коротеев рассказал, что утром у него был разговор с Трифоновым. Лена даже остановилась; радостная, но с каким-то смутным, ей самой непонятным недоверием, она переспросила:

- И ты ему сказал, что выступишь против?

- Да. Он, конечно, принял это мрачно, уверял, что партсобрание все равно утвердит. Не знаю, может быть, и не утвердит. Во всяком случае, я выскажусь против...

- Митя, а почему ты теперь так решил?..

Он не ответил. Она искоса посмотрела на него. Лицо его было сосредоточенным, как будто, глядя на клочья облаков, пронизанных голубоватым светом, он искал ответа на поставленный ею вопрос.

И много позже - ночью - он заговорил о том, что подумал, когда они шли по высокому берегу к дому:

- У меня бабушка была верующая, она мне рассказывала всяческие истории про ковчег, про египетские казни, про то, как вода стала вином. Наставляла: "А вот в писании сказано..." Про то, как бог вытащил у Адама ребро и создал женщину. Да это все знают... Почему я сейчас вспомнил? Чего-то у меня не хватало, скажем, ребра - вынули или таким родился, не знаю. Так вот ты мне вернула это ребро. - Он рассмеялся. - Не Ева, а Лена. А теперь я тебе скажу совсем всерьез: не просто люблю, а больше - жить могу - в полный голос, понимаешь? Тяжести нет, а я к ней так привык, что даже голова кружится... Я, кажется, говорю глупости. Спи, скоро уж вставать Ночи какие короткие!..

12

Телеграмму принесли рано утром. Надежда Егоровна ждала, когда Володя проснется, чтобы сообщить ему радостную новость. Она прислушалась: как будто ходит... Она тихонько окликнула. Володя открыл дверь.

- Ты что уже вскочил? Всю ночь работаешь, хоть бы утром поспал.

- Я обещал сегодня сдать рисунки. Вот полюбуйся: дыня "рекорд", а это "комсомолка"...

- От Сони телеграмма - послезавтра приезжает.

- Ты довольна?

- А как ты думаешь? Володя, по-моему, насчет Суханова это не случайно... Три раза о нем писала. Может быть, у нее перемены в жизни? Нужно ее комнату прибрать. Занавесок нет, вот беда!..

Надежда Егоровна занялась домашними делами. А Володя вложил листочки в конверт - всю ночь он писал письмо Соколовскому. Он сам его отнес и опустил в ящик на двери.

Вот что было в том письме:

"Дорогой Евгений Владимирович,

я знаю, что у Вас теперь нет ни времени, ни охоты заниматься мной. Все же я Вас очень прошу дочитать до конца. После всего, что я наделал, я не осмеливаюсь прийти к Вам, а мне необходимо кому-нибудь рассказать о некоторых вещах. И, кроме Вас, у меня никого нет.

Вам, наверно, рассказали о моем выступлении в клубе, оно должно было многих возмутить. Право же, не было никакой разницы между мной и Хитровым. Можно даже сказать, что Хитров менее виноват: наверно, он не взглянул на работы Сабурова, а если и поглядел, то ничего не понял. Что касается меня, то я хорошо знаю его вещи и в душе всегда ими восхищался.

После обсуждения я пошел к Сабурову, хотел ему сказать то, что пишу сейчас Вам, но ничего не сказал,- может быть, растерялся, а может быть, помешало мальчишеское самолюбие. Я даже не помню, как я у него себя вел, очнулся только потом, а вернуться не мог. Но об этом не стоит рассказывать.

Я много думал о том, что со мной случилось, и теперь, кажется, понял. Прежде всего виноват мой характер. В школе я дружил с Сабуровым, мы оба рисовали, мечтали стать художниками. Я любил читать, увлекался поэзией. Товарищи над нами посмеивались: их интересовали техника, спорт, путешествия. Сабуров со всеми дружил, а я презирал моих сверстников, думал: для них футбольный матч - всё. Я и потом не знал, чем живут другие, многое прозевал, и для меня было открытием, что Андрееву могли понравиться работы Сабурова.

Многие из тех, кто был в клубе, знали моего отца, они, наверно, подумали: "Как мог у него вырасти такой сын?" Говорят, что яблоко падает недалеко от яблони, не всегда это так Я встречал замечательных людей, которые выросли наперекор тому, что видели у себя дома. А если уж говорить о яблонях, то, помнится, в школе нам объясняли, что из семечка самого чудесного яблока вырастает дичок, нужна прививка. Отца я не слушал. Он хотел, чтобы я стал учителем, или врачом, или инженером, а меня с детства тянуло к искусству.