Борис Екимов - На хуторе (рассказы)

- Вполне, вполне реально... - подтверждает супруг, воровато оглядываясь и отступая.

- Я изучила конъюнктуру рынка, его потребности, - вычитывает мне Городская. - Проект экономически выверенный. Тридцать коров. Всю продукцию забирают лучшие рестораны: "Волгоград", "Интурист", "Дракон". Экологически чистейшие продукты. Здесь такой воздух, вода, трава... - со вкусом, даже причмоком втягивает она воздух. - Продукты будут на вес золота. Только для очень богатых людей, которые это могут себе позволить. И банку это очень выгодно. Покупаем коров и тут же начинаем погашение.

- Это реально, реально... - уже издали поддакивает супруг, ныряя в отворенную калитку. И вот уже нет его.

- Всем выгодно: продукция, рабочие места...

Мой приятель, радушный хозяин двора и телефона, любит справедливость. Ему дипломатия чужда. Он ставит вопрос конкретно:

- А кто будет работать? Филюковы-то померли, Праскуня да Иван.

Начинается галда дворовая.

- Это - глупости. В стране - безработица. Здесь будет управляющая всем руководить. Она все организует. И рабочую силу. И производство.

Это о подруге-беженке, бывшей телеграфистке, которая подтверждает решительно:

- Производственные помещения есть, рабочую силу найдем.

- Где найдешь? Кто конкретно будет работать? - настаивает мой хозяин. Кто будет на плантациях или за титьки тянуть?

- Таиса будет доить. Она согласна. Главное - кредит и организация, сбыт.

Таиса - одинокая немолодая баба, тоже пришлая, живет, как говорят, на прилипушках, в чужом дворе, но держит корову, кур.

- На тридцать коров одна Таиса? - недоверчиво переспрашивает мой приятель. - Да она их сроду не продоит. У колхозных доярок меньше нагрузка. Да еще подоить - полбеды. А молоко еще надо обработать. Процедить, охладить, перепустить, вскипятить, заквасить... На сметану ли, на творог, на кислое...

- Все будет сделано, - обещает помощница Городских, которую они в управляющие наметили. - И творог будет, и сметана.

Приятель мой настойчив:

- Кто будет прибирать у скотины, поить, кормить, базы чистить, пасти, сено заготавливать, телят пестать... Там - делов... С одной-двумя коровамя моя вон хозяйка ревет. А тут - целое стадо.

- А как же Филюковы справлялись? У которых мы дом купили? - спрашивает Городская. - Ведь там всего понастроено. Там не тридцать, там, наверное, сто тридцать голов было. И люди говорят, они сами справлялись, вдвоем. Никого не нанимали.

Приятель мой отвечает не вдруг, вздыхая да головой качая. Но отвечает уверенно:

- Таких людей уже нет, как Иван да Праскуня. Нету! - ставит он в разговоре точку.

Городские со двора уходят. А мы остаемся, не сразу возвращаясь к привычным делам, толкуя, теперь уже между собой, но о том же. Подходит кто-нибудь: вдова недавно схороненного Фомы Жармелова - Хомовна; сухонькая востроглазая баба Катя - родная тетка моего приятеля; тихая, словно мышь, баба Акуля - все свои, прожившие на этом хуторе век.

- Могучие были родники... - это про филюковские огороды. - Прямо кипучие. Белый песок - буруном.

- Потому что их чистили каждый год, вот и буруном. А ныне?..

- Везде нужны руки. Те же огороды у Проскуни, бывало, как на картинке: канавочки везде ровные. А земля? Грядочки - любо глядеть. А все труды. Копай, боронуй, сажай, с рассадой кохайся, как с дитем. А потом на все лето казня: гнись и гнись. Трава - дурняком лезет. Да всякая гадость. Откель чего и берется. Зеленый червяк, тля, черепашка, клопы зеленые... На помидорах, на перце, на луке... Какой только страсти Господь не посылает.

- Проскуня... такую игу несла... Сколь скотины, сколь птицы...

- Иван тоже моторный, заядливый: надо и надо... Ни дня, ни ночи... Ни лета, ни зимы... Все надо. А теперь - ничего не надо.

Вспомянули, повздыхали, расходятся с вечным присловьем: "Сиди - не сиди, а работать надо..." Немолодые, пожившие. Морщинистые лица, мослатые корявые руки... Уходят к своим дворам и делам. Я остаюсь - философ...

Так - было. А нынче - уже месяц июнь, Городские носа не кажут. Их соратницы, телеграфистки из города Ош, тоже не видно. Может, пристроилась где.

А подворье филюковское пока на месте.

Когда летним вечером идет с пастьбы немалое хуторское стадо, филюковская усадьба - на пути. С мыком и блеяньем, в полнеба пыля, штурмом берет скотина усадьбу, пробиваясь через худые и вовсе поваленные заплоты и растекаясь на просторном подворье, чтобы всласть почухаться, потереться о какой-нибудь стоянок или укрыться от надоевшего гнуса на пустых базах. В жаркую пору там прячутся от кусучего овода хуторские телята. Соседские куры порой заглянут, погрестись на чужом базу, а петухи - кукарекнуть. Вот и все. Дни напролет дремлет старая усадьба в тиши.

Порою я прихожу на это подворье, брожу по нему, присяду в тени ли, на солнцепеке, когда какая погода. Поместье доживает свой век. Но словно человек, годами старый, а телом еще могучий, оно завораживает. Сидишь в тишине, а прошлая жизнь - вот она, из каждого угла глядит.

Высоченный просторный сенник, словно самолетный ангар, большие ворота, куда можно въезжать на лошадях, на машине, на тракторе с возом сена. Шиферная крыша, крепкие столбы, стены. Теперь здесь пусто и сумрачно и оттого еще более просторно. По углам - тьма, под крышею - голуби воркуют. Как-то жутковато. Но кружит голову, ноздри щекочет настоянный за долгие года сенной дух. Кажется, различаешь: горьковатый степной полынок, что-то еще подзабытое.

Из огромного сенника ход напрямую в скотьи сараи, стойла. Низкая крыша, мазаные стены, решетчатые ясли-кормушки для сена, затянутые пыльной паутиной малые оконца, полутьма, отворенные двери к базам выгульным с плетневыми загатами - защитой от ветра. Скотий дух. Ласточки шныряют. Их лепленые гнезда здесь от веку. В свою пору пищат птенцы.

Сумрачные лабиринты скотьих вертепов кончаются дверью, ведущей в "теплушку" - низкую просторную хату с глинобитным полом и печкой-"грубкой". Тут зимней порой, после окота, держали новорожденную малышню: телят, ягнят, козлят. Когда-то здесь крыша поднималась от блеянья да мычанья. Из "теплушки" - ход в летнюю кухню-стряпку с просторною русской печью. Рядом - черная кухня, где на низких печурках в котлах грели воду, готовили пойло и мешанку для скота и птицы.

Чуть далее - птичники. Для кур, с насестами и гнездами, для гусей, для индюков, для уток. С лазами и выходами на базки, во двор и на волю. По летнему времени птица уходила на выгон, на воду - куда кому положено. А дальше свинарники, тоже с базами, где навек вросли в землю неподъемные корыта, вырубленные из дикого камня. Даже могучему борову их не перевернуть.

Конюшня, навес для косилки и конных же грабель. А еще - мастерская с верстаками, наковаленкой. Рубленый амбар с плетневыми, мазаными закромами.