Борис Екимов - Путевка на юг

- Да ты чего, Василий? Мы же человеку ее отдали. Он собирался, все. Ты соображаешь? Как я ее отниму?

- Фу-у, как... Да скажи - отменяется, вот и все. Курортники... тоже мне. Чего ж ты хочешь, чтобы я из-за него путевку терял, да? Я не виноват, что Кузнецов уперся. В общем забери. Понятно?

- Ну, как же я? Ведь человек...

- Иди ты знаешь куда... - холодно сказал Василий. - И не морочь голову. Говорю - значит, делай, - и положил трубку.

Арсентьич на стуле откинулся и выматерился, отводя, душу.

- В бога мать... начальники.

Он сидел и чем более думал, тем менее представлял себе, как он сможет пойти и сказать Николаю Скуридину обо всем. А с другой стороны, нельзя было ссориться и со свояком. Родственник, и к тому же начальство.

Арсентьич сидел и вполголоса матерился, да так и домой пошел, ничего не придумав.

Пришел домой взбешенный, дорога его не остудила. Уселся на порожках и снова начал курить.

- Я налила все, - выглянула из кухни жена. - Щи налила. А ты уселся, слышишь...

- Ну, налила... Теперь мне рысью, что ли, бечь к твоим щам? - недобро процедил он...

Лелька очень удивилась.

- Чего ты? Либо дурнины наелся? Я ему по-хорошему...

- По-хорошему... - передразнил ее Арсентьич. - Все вы... порода... В папаню своего.

- Либо с Василием поругался? - вмиг поняла Лелька. - Чего вы с ним?

Арсентьич все жене выложил, сдабривая рассказ нелестными для ее братца присказками. Лелька эти присказки мимо ушей пропускала, схватывая главное. Главное она поняла и сказала твердо:

- Надо забрать. Чего ж будем с Василием ругаться? Сам знаешь, Василий, он об нас завсегда. Василий, он... - наставительно читала Лелька.

И Арсентьич ее не перебивал. Он знал, что и вправду судьба его во многом от Василия зависела. Сам Арсентьич был пришлым. В зятья его взяли Калимановы. Взяли и помогли во всем: дом поставили, в техникум помогли поступить и выучиться, вывели в люди. И грех было это не помнить, да и грех наперед забывать, ведь жизнь еще не кончилась. Все это понимал Арсентьич. Но Николай, но Николай Скуридин стоял перед глазами.

А жена все убеждала и убеждала.

- Да будя тебе... - наконец оборвал он ее. - Либо я сам не знаю, а вот как? Как забрать-то? - с болью спросил он.

- Э-э-э, мужик, мужик... - покачала головой Лелька, - Управ еще называется. Ладно, не горься. Я все сделаю.

- Как это... Как ты сделаешь? - не поверил Арсентьич.

- Да вот так и сделаю, - усмехнулась Лелька. - По-своему, по-бабьи. Ступай, щи простынут, - подтолкнула она мужа и спросила, понимая его боль: Тебе влить стакашек? Перед обедом?

- Влей, - с безнадежной обреченностью выдохнул Арсентьия.

Он сразу же поверил жене. Он знал ее.

x x x

На следующий день полхутора собиралось на гульбу. Виктор Калиманов из армии в отпуск пришел, и его встречали.

Скуридиным вроде и гулять было не с руки: Николай собирался в дорогу. Но Ленка скорее бы померла, чем отказалась от приглашенья.

Любила грешная Ленкина душа погулять. Выпить, и песняка поиграть, и сплясать в доброй компании. Да и как было не любить бедной Ленке этот светлый час, когда забывалось все: детвора, и ледащий муж, и свое незавидное житье, и чужое счастливое - все прочь! Как было не любить этот праздник? И потому к гульбе готовились всерьез. Ленка с матерью платья перебирали, прикидывая мылись да чепурились. Старшая дочь Нюська им помогала да подсказывала, качая на руке ревущего сына. А шестиклассница Дуська, которая уже невестилась, под шумок духами надушилась, за что и получила трепку, и ходила теперь по дому надутая. А под ногами толклись Ваняшка с Маняшкой, довольные колготой, шумом и криком, одеколонным пахучим духом.

Один Николай в этой суете не участвовал. Он на базу чистил. И лишь когда пришла пора, позвали его, он быстро умылся, чистую рубаху надел и костюм. Нейлоновых рубах гору племянник навозил, добрых, до смерти не износить. Костюм был тоже племянников, хороший. Лишь на коленке латка желтела, клееная. Но под столом латку не видать. А плясать Николай не плясал.

А нынче и вовсе: ему подняться не давали. То один подходил, то другой, о курорте спрашивая. Продавец магазина Максимов, человек бывалый, рядом сидел, то ли шутейно, то ли всерьез, наставлял:

- Ты приедешь, в столовую придешь, там меню...

- Чего?

- Меню. Бумажка такая, там все харчи записаны.

- А-а, - догадывался Николай. - Это как у нас на центральной и на станции.

- Ты слухай, не перебивай. Там все записано. Ты должен заказывать, по желанию.

- Не буду, - решительно отказался Николай. - Чего я буду перебирать. Скажут, приехал. Чего дадут, на том и спасибо. То и буду жрать.

- А раз отказываешься писать, ничего не получишь, - отрезал Максимов. Другим принесут, а тебе вот, - показывал он большой с желтым прикуренным пальцем шиш.

- Ну и хрен с вами, - обиделся Николай. - Не помру. Мне главное лечение.

Максимов хохотал. Мужики, что рядом сидели, - тоже.

Смеялся и Николай.

- Давай тогда выпьем, - наливал Максимов. - Раз такое дело, давай выпьем. Тама не дадут.

- Не дадут, - соглашался Николай. - Да я и сам не буду. Мне лечиться надо.

А пока можно было, в последний раз.

Последний нонешний дене-ечек...

заводила Ленка. И песню подхватывали:

Гуляю с вами я, друзья!

А завтра ране, чуть рассвенет,

Заплачет вся моя семья!

Пели все. Продавец Максимов аж кровью наливался, усердствуя. Но Ленкин низкий, аржаной голосочек перекрыть не мог. И Николай горделиво смотрел на жену.

А за своей женой всю гулянку следил управляющий Аросентьич. Он знал, что именно здесь, сейчас Лелька должна была что-то сделать. Упредить ее хитрости он не хотел, но все равно с какой-то тоской и болью следил и следил.

Гулянка кончилась вечером, когда пришла пора встречать скотину. Поднялись почти все. Николай Скуридин с женой вышли со двора и от ворот затянули:

Коля, Коля, Николаша!

Как мы встретились с тобой!

Николай был выпивши, его водило и покачивало, ню рядом был крепкий столбушок - жена. Ленку трудно напоить, и она шла твердо, распевая:

Ах, Коля, Коля, - Николаша!

А Николаша, тоненько и сбивчиво подвывая, тащился рядом.

Ленкина мать во дворе задержалась. Она заговорила с хозяйкой, прощаясь, и уже пошла было, когда ее перехватила Лелька, жена управляющего. Она постояла с Николаевой тещей недолго, втолковывала ей что-то горячо, взахлеб. И с каждым Лелькиным словом Николаева теща как бы росла, распрямляясь, и лицо ее каменело. И вот уже она двинулась со двор; неторопливой марширующей походочкой, и на лице ее играла зловещая усмешка.

Николай и Ленка с песней к дому подошли и уселись возле двора. Жаль было уходить от людей, от хутора, от праздника. У Николая кончились сигареты и он пошел в дом, за новой пачкой. В этот момент и подоспела Ленкина мать. Подсела и рассказала дочери все без утайки. Она передавала Лелькины слова горячо, с придышкой. И глаза ее диковато горели и раздувались ноздри.