Борис Екимов - Тарасов

- Перестань, Рая, перестань... - нагибая голову, проговорил Тарасов.Ступай, Рая... Мы зараз.

Раиса послушалась и пошла в дом.

- Козлята... уж насосалися...- со всхлипом напомнила она с крыльца. Беленосая и энта, мальначкая... окотилися ныне. Тоже надо покормить.

- Баба... - оправдался за жену Тарасов. - Тонкослезая... Да и здоровья... - это была длинная речь. Очень длинная для Тарасова. Она вместила в себя извинения за женины слезы, и раздумье о женском роде вообще, и рассказ о нелегкой Раисиной болезни.

- Я к тебе, дядя Гаврила... - начал и сразу запнулся управляющий. - Ты сам знаешь зачем. Уж попался, так давай начистоту. Куда ты солому возил?

- Солому ты не приказывал, - прикинулся ягнаком Тарасов.

- Я-то не приказывал, в том и дело. А ты ее возил. Вот я и спрашиваю: откуда, и куда, и зачем? Своей у тебя вроде хватает.

- Не возил я солому, - потупился Тарасов.

- Как не возил? Я лично, и председатель, и главный агроном догнали тебя на машине, останавливали дважды, а ты уехал. Но мы гнаться не стали, куда ты денешься? И отпираться так, дядя Гаврила, нехорошо. Попался, так давай начистоту.

- Обшиблись вы, - спокойно сказал Тарасов, все так же глядя куда-то в сторону. - Не возил я соломы, на кой она мне.

Управляющий был несколько обескуражен.

- Чего ж я, глупой совсем, дядя Гаврила? Уж раз попался...

- Обшиблись, - повторил Тарасов. Разговор был нелегкий, и следовало его скорее кончать.- Обшиблись, и чего толочить...

- Ну, гляди, дядя Гаврила, - уже другим тоном, с ноткой угрозы, сказал управляющий. - Я хотел по-хорошему. Все же с мальства тебя знаю, с твоим Виктором вместе росли... По-хорошему хотел. Не хочешь - твое дело. Председатель завтра участкового пришлет. Он с тобой по-другому, гляди...

- Ну, чего... - любимой фразой своей ответил Тарасов. Сейчас она означала будто покорность судьбе, но и немалую каплю задора в себе заключала: дескать, поживем - увидим.

Разговор был окончен. Управляющий пошел со двора, у ворот оглянулся: может, сдастся упрямый Тарасов? Но тот уже открывал козий катух, спрашивая рогатых обычное:

- Ну, чего тута?..

Малые козлята ответили ему сытым меканьем.

А между тем в доме Раиса собирала на стол. Поглядев из окна, она видела уходящего управа и самогонку стала доставать. А на печи, огонь в которой она взбодрила, грелась кастрюля щей и в тяжелой жаровне - мясо. Ел хозяин помногу. И как всякий человек, нахолодавший за день, любил горячее.

Еда поспела ко времени. Когда, управившись на базах, ступил Тарасов на порог, щи закипали, а в жаровне шкворчала и шипела в жиру гусятина.

- Зачем управляющий приходил? - спросила Раиса.

- Утра не дождутся...- ответил Тарасов и начал раздеваться.

Обычно он казался приземистым, оттого что был по-медвежьи могуч. Широченные плечи, тяжелые веслатые руки, грудь и спина котлом - все это как-то скрывала просторная, до колен, телогрейка. Но когда Тарасов раздевался, оставаясь в нательной рубахе, то сразу становился медведь медведем. Жесткий курпей волос на его голове был жуково черен и спускался по шее, под рубаху. И вся спина и грудь, весь Тарасов оброс этой короткой кучерявой шерстью. Широкое лицо его отливало темной медью, как у всякого человека, который под крышей лишь ночует. Нос... Нос, как говорится, бог троим нес, да одному Тарасову достался. Добрая бульба. И лишь глаза были суровому лику не в стать: они голубели малыми озерцами. Голубели смальства и теперь, когда Тарасову шестой десяток катил, ничуть не выцвели.

Раиса порядок знала, и, когда муж подошел к столу, на нем уже дымилась миска борща. Это хлёбово очень любил Тарасов и ел его огненным. Потом уже шло остальное: кислое молоко, жирное гусиное мясо, а к нему соленые помидоры, красные, целенькие, рядом с мраморным ломтем вилковой квашеной капусты. Ел Тарасов хорошо. А жена, обождав, когда он борщ похлебает, сказала:

- Письмо ныне принесли, от Ксени.

- Ну, и чего?.. - не оборачиваясь, отозвался Тарасов.

Ксеня была младшей дочерью, любимой. Теперь она жила в городе с мужем и дитем.

Раиса понятливо достала письмо и стала читать его:

- "Здравствуйте, дорогие папа и мама, Нам передали вашу посылку..."

Раиса читала громко и не торопясь, чтобы каждое слово мужа достигло. А дочитав, положила возле него письмо, и конверт, и белый листок бумаги с пятерней двухлетнего внука.

Тарасов поглядел, удивляясь, сколь крохотными могут быть детские руки. Он даже приставил свой палец для сравнения. Тяжелый палец с круглой скорлупою ногтя, считай, прикрыл отпечаток детской ручонки.

- Он не болеет? - спросил Тарасов.

- Кто?

- Алешка... Ручка дюже кащелая...

Раиса над мужниным сравнением искренне посмеялась.

- Да это ж дите... Два годика.

- Дите-то дите...- покрутил Тарасов головой.- Прям пичужкина лапка. Отужинав, он спросил:

- Ну, чего?

- Давай старую веди, рогастую. Надо ныне ее ощипать.

Тарасовы, как и все на хуторе, держали пуховых коз. И теперь наступала самая колготная пора: окот, и пух щипать надо.

- Я планую завтра Виктору позвонить. Нехай едут помогать. Мы не управимся. Трех всего пощипали. Еще боле десятка. Нехай едут.

- Ну, чего же, - одобрил Тарасов.- Нехай.

Он привел из катуха длиннорогую козу, уложил ее возле порога. И в четыре руки принялись пух дергать. Коза была старая, давно на подворье жила. Она уж привыкла и лежала спокойно и молча, лишь взмекивая, когда порою железные пальцы Тарасова, ухватив, дергали слишком уж щедрую жменю. Щипали сноровисто. Пух был хороший, в добрую четверть длиной. И на глазах росло серое, с синеватым отливом облачко невесомого пуха.

С козой провозились, считай, до полуночи. Раиса, наскучав в одиночестве, рассказывала хуторские новости. Нынче на хутор цыганки приходили с хорошей тюлью и гардинами. Просили по тридцать рублей за метр. Раиса денег пожалела несусветная цена, а вот жена управляющего на платок выменяла. Продорожилась, конечно, да где еще взять. А гардины такие красивые: розы на них прямо живым цветут.

Под мерный Раисин говорок Тарасов щипал и щипал козу, а думалось о другом. Цыганки, тряпье, женины покупки мало его волновали и в добрые дни. А теперь уж и вовсе были ни к чему. Известие о том, что сам председатель гнался за ним и пробовал остановить, тревожило Тарасова. Там, в тракторе Тарасов лишь подсмеивался над своими преследователями. В степи все дороги были его попробуй возьми. А здесь, на хуторе, досадить могли.

За прошлое, и за сегодняшнее в том числе, Тарасов не боялся - то уплыло. А ни руки, ни ноги своей он нигде не оставил, и никакой участковый ничего не докажет. О прошлом душа не болела. Но теперь, когда узнали, будут следить. А брать под чужим глазом нелегко. Вес равно подстерегут, не нынче так завтра, а устерегут и поймают. Переждать бы неделю-другую.