Михаил Салтыков-Щедрин - Пошехонская старина

– Помнишь, Филанидушка, – говорит он, – те две десятины, которые весной, в прошлом году, вычистили да навозцу чуть-чуть на них побросали – еще ты говорила, что ничего из этой затеи не выйдет… Такой ли на них нынче лен выскочил! Щетка щеткой!

– Ну, и слава богу, что ошиблась. И с маслом будем, и с пряжей. В полях-то как?

– И в полях хорошо. Рожь уж обозначилась: сам-сём, сам-восем ожидать можно. Только бы бог благополучно свершить помог.

– А помнишь… три года назад?

– Да, тоже надеялись…

Арсений Потапыч даже вздрагивает при этом напоминании. И три года тому назад, в это самое время, все шло весело, как вдруг, в самый разгар надежд, откуда ни возьмись, град, и весь хлеб в одночасье в грязь превратил.

Уцелело только дальнее поле, мало удобренное, на котором едва на семена собрали. Как только их бог в ту пору спас – он и не понимает. Всю зиму он тогда колотился; скот чуть не переморил, держа на одной соломе, а для собственного продовольствия призанял у соседей ржи да и заперся в усадьбе.

Ни сам никуда не ездил, ни у себя никого не принимал, а дочки в затрапезе проходили.

Ах, жизнь, жизнь! все равно как платье. Все цело да цело, и вдруг где-нибудь лопнет. Хорошо еще, ежели лопнет по шву – зачинить легко; а ежели по целому месту – пиши пропало! Как ни чини, ни заштопывай, а оно все дальше да дальше врозь ползет. И заплатки порядочной поставить нельзя: нитка не держит. Господи, да неужто уж бог так немилостив, во второй раз такое же испытанье пошлет! Он ли не старается! он ли не выбивается из сил!

Но нет, унывать не следует. Покуда еще все идет благополучно; отчего же и впредь так же не идти. Незачем зараньше пугать себя да всякие напасти придумывать – грех.

Арсений Потапыч начинает рассчитывать, как оно выйдет, если надежды на хороший исход лета оправдаются. Сколько чего он продаст, сколько чего купить придется, не предстоит ли чего экстренного. Вон в скотной избе один угол совсем набок накренился – придется венца три новых подрубить. Своих плотников у него в деревне нет, надо со стороны нанимать. И на конюшне не все исправно: старый коренник припадать начал. Свои подростки хоть и есть, да молоды и не съезжены – не миновать лишнюю лошадь прикупить. И в доме покрышка на мебели в гостиной совсем обилась… Ах, много прорех собралось, и не сообразишь сразу, сколько! Рассчитывает, рассчитывает Арсений Потапыч, даже на пальцах машинально выкладки делает, но в заключение успевает-таки свести концы с концами. Прекрасно. Успеет он этот год уравновесить приход с расходом… если лето сойдет с рук благополучно… но и только. А потом наступит и еще год, и опять придется задумываться, опять рассчитывать…

– Ах, жизнь, жизнь! – произносит он вслух, вставая. – Поздно уж, Филанидушка, спать пора!

Супруги крестят друг друга и отправляются на покой в общую спальню.

Так проходит, день за днем, лето… ежели все обстоит благополучно. К концу страды образцовый хозяин худеет и устает, словно он самолично и пахал, и сеял, и жал, и косил. Но иногда случается и не совсем благополучно. Недели две сряду, например, идет в природе невообразимая путаница. Польют дожди, ни к чему рук приложить нельзя, так что барщина сама собой упраздняется. Мужики отдыхают и управляются около домов; Арсений Потапыч тоже отдыхает, но при этом глубоко страдает. С досады он берет в руку лукошко и отправляется в лес по грибы. Все так хоть что-нибудь да достанет на зиму.

Но зато, как только выпадет первый вёдреный день, работа закипает не на шутку. Разворачиваются почерневшие валы и копны; просушиваются намокшие снопы ржи. Ни пощады, ни льготы – никому. Ежели и двойную работу мужик сработал, все-таки покуда не зашло солнышко, барин с поля не спустит. Одну работу кончил – марш на другую! На то он и образцовый хозяин, чтоб про него говорили:

– Уж на что, кажется, незадашное лето нынче было, а он, смотрите, как убрался!

Слава богу, лето кончилось благополучно; все хорошо уродилось и исправно убрано. Подходит конец сентября; уж две недели как началась молотьба, и пробные умолоты оказались превосходными. Воздух посвежел; раздаются удары цепов, слышится запах гари, несущийся из риги. Бабы уж выколотили льняное семя и намяли льну. Семя начнут постепенно возить на ближайшую маслобойню: и масла и избоины – всего будет вдоволь. Избоиной хорошо коров с новотелу покармливать; но и дворовые охотно ее едят; даже барышни любят изредка полакомиться ею, макая в свежее льняное масло. А лен-стланец раздадут на пряжу – будет чем занять в зимние вечера и сенных девушек, и ткачих. А покуда все дворовые заняты в огороде; роют последний картофель, срезывают капусту. По вечерам из застольной доносятся звуки сечек, ударяемых о корыта; это рубят капусту; верхние листы отделяют для людских серых щей; плотные кочни откладывают на белые щи для господ; кочерыжки приносят в дом, и барышни охотно их кушают. Словом сказать, тяжелая работа свалена, наступило почти что веселье.

Сердце Пустотелова радостно бьется в груди: теперь уж никакой неожиданности опасаться нельзя. Он зорко следит за молотьбой, но дни становятся все короче и короче, так что приходится присутствовать на гумне не больше семи-восьми часов в сутки. И чем дальше, тем будет легче. Пора и отдохнуть.

– Кажется, заслужил? – шутит образцовый хозяин, обращаясь к жене.

– Заслужил, мой голубчик! Посмотри на себя: весь ты за лето извелся.

– А коли заслужил, можно меня и лишней рюмочкой водки побаловать.

Но для Филаниды Протасьевны пора отдыха еще не наступила. Она больше, чем летом, захлопоталась, потому что теперь-то, пожалуй, настоящая «припасуха» и пошла в развал. Бегает она, как молоденькая, из дома в застольную, из застольной в погреб. Везде посмотрит, везде спросит; боится, чтобы даже крошка малая зря не пропала.

– Намеднись квас сливали – куда ты гущу из-под кваса девал? – спрашивает она повара.

– Птице, сударыня, снес.

– Тебе велено птичнице с рук на руки отдавать. Кому ты отдал?

– Простите, сударыня, сам птице в корыто вылил.

– Врешь, негодяй, слопал!

– Помилуйте… зачем же мне?

– По глазам вижу, что слопал! Вот скажу ужо Арсению Потапычу, как ты барское добро бережешь, – разделается он с тобой!

Побранившись с поваром, побежит на скотную, велит отворить дверь чулана, где хранится мякина и пелёва, вороха которых ежедневно приносятся с гумна.

– Словно бы сегодня пелёвы меньше, чем вчера?

– Помилуйте, сударыня, куда ж ей деваться?

– Куда деваться! известно, в деревню к роденьке в подолах носите… Вот ужо разделается с вами Арсений Потапыч!

Со скотного двора в застольную.

– Долго ли вы, команда беспорточная, с капустой возиться будете? – покрикивает она на сенных девушек, – за пряжу приниматься давно пора, а они – на-тко! – ушли в застольную да песни распевают!