Борис Евсеев - Отреченные гимны

- Брось листок, сука! Брось! Врача! Батько!

- Эхе-хе, "батько, батько..." Ну чего вы, любезный, хотите? Еще на воздухе помучиться? Так вас до воздуху не донесут! А батько - далеко он!

- К окну меня! Воздуху! Устроили тут мертвецкую!

Злоба фельдшера куда-то подевалась, он все еще недовольно качал головой, но санитарам уже и мигнул, и рукой махнул. Те грубо-резко ворочая кроватью, потащили ее к окну.

От боли в плече, вызванной резкими движеньями санитаров, Нелепин застонал. Лицо его, облепленное колечками русой бороды покрылось испариной, нос выострился, ткнулся в потолок. Иванна поправила на мечущемся в бреду одеяло. Битый час переругивалась она в палате с Дурневым.

- Ты б ушел, что ли, Валя. Я здесь хоть на матраце прикорну. Утро же, умираю, спать хочу!

- Сейчас, сейчас, - бормотал озабоченно Валерьян Романович, - момент! Слово одно только еще. Твой-то, - Дурнев в первый раз так назвал Нелепина, Иванна неприятно вздрогнула, - видишь? Слабеет. Все! Конец! А если даже не все - ну какой он теперь мужик? Руку отнимут, вот сил тебя держать и не хватит. Я ведь, чаю, тебя в раже держать нужно? Ну чтоб не обломила чего...

- Заткнись, Валя, не твое это дело.

- Пока не мое, лапуля! У него сил не будет, а у меня их - ого-го сколько! Если б ты видела, что у меня там! - он быстро от пупка до паха провел рукой вниз.

- Сил у него хватит, - чуть даже улыбнулась Иванна. - Так что, оставь свои причиндалы при себе. Не видала я, а то...

- Не то ты, лапа, видала! Я ведь пока искал "материю д.", кой-какую другую материю и силу нашел! Только в известность никого не ставил! Я теперь мужик особенный. И на тебя моя сила перепрыгнет! Вот оно где настоящее бессмертие: пол! Расскажу - ахнешь! Ну видела, небось, игрушку японскую? Завел ее ключиком и поскакал по столу уд, поскакал фаллос! Сам живет - сам скачет. И ничего ему кроме дырочки узкой не нужно! Понимаешь? Не нужно нам все тело, мозг не нужен и душа не нужна! И всегда так было. У индусов памятники ставили не человеку - фаллосу! Слушай! Едем! Дадут мне лабораторию, будут условия, какие в России раздолбанной никому не снились! К чертям душу, к чертям зарождение ее материи, биоландшафты и все геоаномальные зоны! Ну, да ты ведь, небось, про все это слышала, небось, он все наши наработки на пальцах тебе разъяснил... Ну мы-то с тобой другим займемся: бессмертием уда! Да и еще кое-что из программы нашей я заново воссоздам.

- Ты воссоздашь. Ты вон от фишек своих отлипнуть не можешь!

- Брошу! Клянусь, брошу!

- Ну и брось, мне-то что.

- Пойми! Мы с тобой - сблизив тела - к бессмертию приблизимся. Ведь та сущность женская, которая со мной сольется, тоже бессмертной станет! Потому как - извини уж - орган мой детородный теперь бессмертен! Только он один и останется! Вечно над землей торчать будет! И это не трёп! Я в Москве еще до нашего бегства эксперимент на себе поставил! И... Это невероятно: одна бульбочка материи, один пузырек газа, внесенный куда надо - и часть твоего организма бессмертной становится! Да, только часть. До всего-то организма мы не доросли еще! И никакое клонирование нас в этом вопросе не продвинет. Да и не нужен весь организм! - рука ученого снова скользнула к молнии брюк, раздался характерный треск металла, Дурнев задергался, запетушился...

- Опять ты за свое, Валь. Ну? Пристрелить тебя, что ли? Гляди, потеряешь, - Иванна вымученно улыбнулась. - Ты ведь, подлец, лучше моего знаешь: за бугром "материя д." пока сплотиться не может, внешний канал закрыт. А внутренний... он тоже не срабатывает. Им до выработки настоящего душе-материала - столетия! Здесь у нас - как я, неученая, понимаю - все: и живые, и мертвые, и души присутствующие и души отсутствующие - навсегда сшиты одной невидимой нитью. Мы "материю д." - как бы "дораспределяем", "допереливаем" друг в друга... На этом Ликарион стоял! Ты сам мне в Волжанске, в "малинке", говорил, что материя эта, помимо индивидуальной капельки, на всех людей одна - как туман, как облако. Я, конечно, плоско, по-журналистски пересказываю. Не тебе бы, классному ученому, меня слушать! Ну, да что поделаешь, - вынудил... Так вот: забугорью до нас - сотни лет топать. А они думали - нам до них! Пока они технику мастерили - мы душу изобрели! Верней, из хаоса и сора - вылущили. В детстве-то, помнишь? Не спали, пока все ребятишки под одним одеялом не уместятся и откуда-то сверху на нас сон, как дух, не хлынет. А если кто из-под одеяла вылезал, тогда ничего не считалось!

- Вызубрила! Вытвердила! Наслушалась Ваську-неуча! Да ведь он не мэнээс даже! А ты, тоже мне - мыслительница! Тебе не мыслить, тебе трахаться день и ночь надо!

- Само собой.

- Дура! Я материю эту открыл, я ее везде где хочешь и синтезирую. Но нет ее! Верней, есть, но не в душе! В другом месте! Мне эта мысль в Волжанске пришла! В бардаке плавучем! Да! В других органах будем бессмертие искать! Не в горле, не в грудке - пониже! А он...Он - не выживет. Гляди! Видишь - губы, лицо? - Дурнев внезапно перешел на шепот. - Я этим всем занимался! Измерял, записывал в больницах да в мертвецких! Не только зарождение "материи д." у таких, как ты, телок регистрировал, а и уход ее засекал! Еще несколько часов - и полетит его душка к чертям собачьим! И материи от нее никакой не останется! Так: образ, сон, перелет...

- Он выживет, - снова и еще тверже сказала Иванна. - А не выживет так и я с ним... Душа-то у нас теперь одна. Ну да ты до этого не дошел еще, академик чмуев! Прозевал за картишками...

- Дурында! Мне ты и без всякой души подойдешь. Говорю же тебе: летим! Вертолет - у реки. Бери своего драгоценного - я же его тут не бросаю - и летим! Иначе здесь вам и крышка! Сегодня с утра пораньше и накроют!

- Вон оно как ты заговорил... Да ты не от службы ли "бэзпэки", милок, с порученьицем прибыл?

Подойдя к постели раненого и вроде поправляя подушку, она ловко выдернула из-под нее жуковатый нелепинский браунинг. Резко развернувшись к Дурневу, не поднимая пистолета, держа его в руке, прижатой к боку, проговорила:

- Пристрелю, Валь, уйди. Все равно мне теперь. Одним больше - одним меньше, - голос ее был совершенно спокоен, сквозило в нем даже равнодушие.

Дурнев попятился. Однако вместо того, чтобы уйти, стал куражиться:

- Да не может быть! Так прямо насквозь и прострелишь? А лучше б я тебя насквозь, до легких проткнул-прободал! Ну-ка, переведи на здешнюю мову: "на нас напала голодовка". Что вышло? "На нас напала голодивка". Вот ты "гола дивка" и получилась!

Крепче ухватившись за спинку кровати, Иванна вздернула перед носом подошедшего к ней вплотную и больно ухватившего за руку Дурнева короткоствольный браунинг. Дурнев не отпускал, выворачивал руку, противно лыбился. Зрачки его побелели, большая голова запрокинулась, как у горбуна, назад, в углу рта прозрачным пузырьком вздулась слюна. Он сначала и вправду отступил, чуть не ушел совсем. Но потом понял: пусть пугает, пусть грозит в палате она не выстрелит! А уйти от нее просто так он сегодня все равно не сможет.