Борис Евсеев - Отреченные гимны

И от такого невиданного "постыжения" стал испытуемый мертв душой...

- Вспомнил, мать твою за ногу? - вынул испытуемого из туманных созерцаний князь мытарства. - Ну а теперь вспомни - как на войну идти сбирался! Так, стало быть, душа твоя всего лишь копилка страстей? Ну мы эту "свинью", эту копилку сейчас враз расшибем! Грудь - наружу! Сердце - вон! завизжал князь-бес и поднял тяжкий серебряный молоток.

И ангелы, - кинувшиеся, чтобы искупить не раз и не два возникавшее в испытуемом едко-саднящее желание войны, - от него отшатнулись, а затем - и вовсе отдалились. И не смогли уже из своего "далека" остановить беса, нагло присвоившего себе (пусть только на словах!) права прокурора на Суде Частном, Суде Высшем...

Тихо, без размаху, минуя жилы и ребра, ударил князь-бес испытуемого литым молоточком прямо в заизвесткованное сердце! И сердце это, окаменевшее в житейских дрязгах и в колкостях быта, сердце, жалко уменьшенное от желанья прихапать истину посредством нажима и силы, наполнилось пронзительным звоном. А затем, захлебнувшись собственной кровью, стало рваться на части. И не узрел испытуемый сиявших над головой его небесных врат. Не почуял обугленными ноздрями запаха горней славы. Не дотронул глубоко провалившимися в глазницы глазными яблоками златокожих, гулко друг о друга постукивающих эдэмских плодов! Не вдохнул сотового и медвяного воздуха райских долин! Потому, что мытарство это выдержано им не было.

И тут же он перестал осязать хрупко-крепкие ангельские крылья и выпустил навсегда из слуха словесную мелодию чудных, отвергаемых и отрекаемых в небе и на земле ангельских песнопений: сиречь - гимнов. И полетел, кувыркаясь, по нижнему, бесчувственно-глухому отрезку столпа эволюции - вместе с осколками моллюсков, с паукообразными и червями, с не имеющими даже и зачатков души, порожне-полыми людишками - вниз: в гехинном, в геенну. Но вместо бездны, краешек свой ему показавшей, увидал он внезапно реку, холмы, туман. Бородатое и до невозможности молодое лицо близко над собой увидел...

Облако душ: "высокий воздух"

У берега туман стал выше, плотней. Внезапный, сплошной туман - откуда он взялся? Не туман - огромное, легшее на землю облако, залепившее все ее впадинки, бухточки, урезы вод!

Нелепин не видел ни лодки, ни рук своих, ни ног, видел лишь вылучившееся из облака и над лодкой склоненное, молодое, удлиненное бородою пушистой лицо.

- Знаю, больно тебе, - чуть помедлив, посочувствовал бородатый, в белой косоворотке с пуговкой черной человек. - Да потерпи уж!

Холодная ладонь легла на нелепинское плечо чуть ниже огненной раны.

- Ты кто? - спросил Нелепин больше для порядка, потому что и так было ясно: перед ним священномученик или святитель, может, даже святой. - Это бред? Я что - концы отдал?

- Жив ты. Ты ведь плыл в Апостолово? Вот и приплыл. Я оттуда как раз. Ну же, вставай!

- Не могу я встать, владыко.

- Уж и не можешь! Подымайся, проветрю тебя, глядишь - ране твоей легче станет.

- А они? - Нелепин кивнул на закидывавших тяжелый мотор на корму баркаса, жадно и широко облизываемых туманом хлопца с Иванной.

- Должен же кто-то посторожить лодку? Парнишка один в лодке оставаться боится, зато он может в село сходить, кликнуть кого надо. Женщина лодку пока и покараулит.

- Ты, вижу я, обо многом извещен, владыко! - подивился, сходя с качнувшейся лодки, Нелепин. - А вот знаешь ли ты, что понапихал я в себя дерьма всякого? Противно даже! С того и пить начал...

- Знаю, чадо, знаю. Великий груз ты на себя принял и запретного много увидел...

- Ну уж это враки! Ни в жизнь не поверю, чтобы отшельники и старцы про мелкотню нашу знали. Да еще про то, кто какую в себя информацию вогнал! Далеко до церкви от нас - как до неба! Ты - фээсбэшник! Полюбили они нынче под священномучеников гримироваться! На фирме у нас такие же вот безобразили! Так что - враки, враки!

- Ничего не враки, - не обиделся человек из Апостолова. - А что до неба далеко - это верно. Хоть иногда - ближе некуда. Ну да ведь не на небе мы сейчас, на земле. Только в облаке.

- Странное облако какое! - Нелепин кивнул задиристо на густую шапку молочных капель, снега, пара, скрывших уже и реку, и баркас, и людей. - Что за облако, отче, такое?

- Ни к чему тебе знать.

- Зачем же ты меня тогда из лодки вынул? Я ранен, может, помер уже. Тобой вот брежу... Зачем, отче?

- Нужно тебе два-три слова сказать. Это сейчас ты ранен-болен, а коли выздоровеешь, что делать станешь? Нет тебе пути без слова моего: вмиг погибнешь! Ведь ненаправленный никем трупному смраду подобен, верно же направленный - подобен сапфиру блистающему...

- Это так, так! Да вот плечо у меня болит жутко... И еще две старые раны: в живот и - прости уж - в пах. - Нелепин не сдержался, застонал.

- Сейчас легче станет. Идем же!

Святитель плавно развернулся и - до измота медленно ступая - вошел в облако. Раненый двинулся следом за ним, - и все вокруг изменилось: холодом вмиг заморозило плечо и левую руку до кончиков пальцев, пропала боль в животе, стало легче дышать. Сосредоточившись, Нелепин увидел: густо-непроницаемое, но на границах своих уже и редеющее облако разносится частицами быстрого тумана в стороны, сам он стоит на редколесой горе, на ее маковке, а далеко внизу играет цветными стеклами смутно припоминаемый город. Был город пуст почти: словно после великого разора или долгой войны чередовались в нем кварталы отстроенные, кварталы сгоревшие.

- Что за город, отче? Москва? Нет?

- Нас с тобой один ведь только город интересует. Город, в котором ныне все завязки-развязки земные воедино собраны. Город вечный, город славный, город живых душ. Живых, заметь! Не потерянных, не гиблых! И не мертвых!.. Мертвых-то душ - уж согласись со мной - и быть на свете ни за что не может! Или жива душа - или нет!

- Что вечный - говорили и о Риме. Многие о городах своих подобное сказать могут.

- Но не говорят ведь.

- Я так спешил в нее, так стремился! - стал неожиданно для себя жалобиться на Москву Нелепин. - Почему она меня вытолкнула?

- Скоро все в Москве изменится. Да не внешне! Внутренне! - спутник нелепинский нахмурился. - Как мудрый птах, всегда Москва вовремя сгорала, чтобы из пепла обновленной восстать. И теперь так будет. Однако не затем я тебя звал.

- Зачем же еще? И кто ты, все ж таки, отче? Ты не сказал, как зовут тебя. Мне кажется: ты один из двенадцати. Так ли?

- Зови меня - отец Иван или, как раньше, - владыкой.

- Иван... И жена у меня Иванна. Чудно это, отче. Видел я еще одного Иоанна, в Предтеченском переулке, на портале церковном. Иоанн Предтеча Ангел Пустыни зовется он. Да только тот на тебя не похож и чужеват вроде. Столько Иванов! Во снах лишь так бывает. Ну, в книгах еще... И знаешь еще что: сдается мне - умер я тогда в Верхнем Предтеченском, близ Большого Дома! А теперь так только... по воздуху путешествую! Оттого все бесы в меня и вцепились, коготками адскими и впились. А что было со мной в последние месяцы - один только полет скорбной души...