Борис Фальков - Горацио (Письма О Д Исаева)

Подозрения на этот счёт появляются не только у читателя хроники, но и у сыщика Одре. Очень уж заметна фальшь касающегося этой темы хрониста, как бы преднамеренно заметна. Расследование Одре неизбежно приводит его к вопросу: а что же это за любовный напиток, из чего он состоит? Если узнать это, то разоблачить ввергнувших его в опалу проходимцев будет совсем просто. Но по пути к рецепту можно найти и множество других, пусть и менее неопровержимых, но зато более доступных доказательств. Здесь нужно отметить, что наводит сыщика на первое подозрение вовсе не диалог Тристана и Изольды, и даже не эвфемистичность "юности" героя. Его подозрения возникают гораздо раньше, при изучении версии смерти Гамлета, предложенной Гором давно, ещё на табличке номер 8. Да, Гамлет уже давно не появляется на деревянных страницах хроники, и уже, собственно, забыт всеми участниками её и читателями. Но Одре хорошо помнит "сколотый гвоздём с ножнами меч", вызвавший в своё время дискуссию. Тщательные размышления приводят сыщика к единственно верному пониманию этого символа: аттрибуты и роль шута тут не при чём. Ибо - к чему? Нет, не вынимающийся из ножен меч - не плод сознательного воображения хрониста, а плод, вернее, шутка его подсознания, разоблачающего сознательную попытку хрониста скрыть, обойти или замазать разрушающий его намерения факт. Именно этот парадокс привлекает особое внимание Одре и требует от него особенно тщательных размышлений. Ведь намёк подсознания тонок, тоньше даже, чем найденный Гором позднее сознательный способ решения проблемы, необычайно виртуозный, как это уже признано. Чем более способы, приёмы и прочие отмычки виртуозны, тем они действенней. А стало быть, увы, распознаваемей. Почему же они тогда требуют особо тщательных размышлений? Это ещё один из требующих особого к себе отношения парадоксов.

Таким образом, совершенно разные отправные точки расследований автора и действующего лица хроники, разные пути к истине Гора и Одре, приводят их к одинаковым результатам. А вот это противоречие - и в САМОМ ДЕЛЕ УДИВИТЕЛЬНО. И если сюда прибавить следователя-читателя, также разделяющего с заинтересованными лицами и результаты, и удивление, то от такой гремучей смеси и впрямь можно взорваться.

От взрыва хронику спасает, видимо, то, что цели Одре и Гора по-прежнему различны, они не смешиваются друг с другом, хотя результаты действий рыцаря и писца - одинаковы. Да, для Одре важней некая суть события, так сказать - его правда, чем беспрепятственное течение хроники или сам ход истории. Пусть найденная правда и остановит всё это, весь этот процесс. Пусть не останется камня на камне от итогов процесса - успехов прогресса, то есть, от возможности достижения, пресуществления идеала. Пусть не останется и самого идеала. Всё пусть. Зато сыщик исполнит долг, спущенный ему свыше. Несомненно - свыше, или, по меньшей мере, сбоку: ведь он бы и рад уклониться от его исполнения, да не может, не в силах. Дело идёт как бы само собой. Что же собирается делать он? Странным образом - то же, что делает и его враг-хронист: сыщик намеревается обнародовать, опубликовать результаты своего расследования. То есть, написать и издать свою собственную хронику текущих событий.

Итак, Гор описывает Круг в рассуждениях об истине, от идеи Государства-Бегемота к ней же, попутно выясняя не только географическое значение Круга Земного, но и значение его как Круговорота Жизни, что влияет на представления автора рассуждений о форме вообще. А в частности - о форме хроники, претендующей на вечное значение, и, значит, о форме самой Вечности. И отныне он придаёт им обеим форму Круга или Шара. Итак, в поисках правды Одре пробегает свой Круг, от подозрения в адрес хрониста к нему же. И оба они сходятся в одном пункте: на рецепте любовного напитка. Поскольку речь идёт о Бескрайнем Круге, запущенном вращаться этим напитком, то речь идёт, конечно же, о вечности и бессмертии, не о любви же, в один актуальный миг проносящейся сквозь нас! А, значит, вскрывается ещё один эвфемизм, предназначенный скрывать - но наилучшим образом выявляющий существеннейший, если не считать таковым импотенцию, из изъянов вечной жизни: смерть. Предназначенный излечить жизнь от этого недостатка рецепт любовного напитка является, таким образом, рецептом бессмертия. В действенности рецепта нет сомнений ни у хрониста, ни у разрушителя хроники: ведь выпив его, Тристан и Изольда действительно становятся достоянием вечности. Все труды Гора и Одре имеют целью раздобыть этот рецепт и для себя.

Но, и в этом заключается различие между ними, между подлинным словом и настоящим делом, в поисках рецепта сыщик написанием хроники не ограничится. К своему слову он обязательно приложит и своё дело. Он не ограничится историческими реминисценциями, фиксацией ещё не проделанного, прогнозами и патентом на промышленное изготовление напитка, когда добудет рецепт. Он обязательно построит и фабрику. И станет её управляющим, не только номинальным хозяином. И в конце концов расширит производство, разорив всех конкурентов, производящих другие напитки, в том числе - и производителей кока-колы. Здесь и напрашивается вопрос: а кто же, в таком случае, из них - Одре или Гор действительно человек новый, соответствующий новому типу общественных отношений и новейшему типу государства, которому хронист присваивает столь возвышенное имя Вечножвачный Бегемот?

Оставим это. Не наше это дело. Вернёмся к расследованию Одре. Мы знаем, что удаётся взошедшему в зенит карьеры Гуверналу. Но что удаётся рыцарю, находящемуся в опале? Поначалу его работа вынужденно теоретична, ведь средств на дорогостоящие эксперименты ему взять уже негде, он потерял свой высокий пост при дворе короля Марка. А его складывающаяся партия диссидентов... О ней в смысле средств и инвестиций пока и упоминать не стоит. В ходе изысканий Одре делает, тем не менее, фундаментальные открытия. Например, устанавливает подлинное происхождение человека, называющего себя Тристаном. И этим попутно доказывает, что подлинно фундаментальные открытия не требуют материальных инвестиций, действительно необходимы лишь нематериальные. Потому-то фундаментальные открытия столь редки.

Выясняется, что французская почва недостаточно тверда, чтобы на ней образовалось, согласно постоянным утверждениям хроники - от слова "грустный", и произросло это имя. То есть, выясняется, что к этому времени французский язык попросту ещё не существует. Имя же "Тристан" является этимологическим мошенничеством, подправленным кельтским "Друстан". А, значит, так называемый датский принц - вовсе не датчанин, не сакс, и тем более не норвежец, и не только к королевским домам этих народов, но и к их плебсу никакого отношения не имеет, будучи, что прямо вытекает из его настоящего имени, сыном друида, потомком кельтского сельского попа. К тому же - друида-расстриги, отставленного от службы, судя по умственному состоянию его потомка, за жестокое пьянство, ибо прибавка "стан" или "тан" на кельтских наречиях означает "презренный", "изгой".