Борис Фальков - Ёлка для Ба

Наш новый поход состоялся дня через три после закончившегося крахом первого. На этот раз всё сложилось удачно, мы прошли все преграды и, переступив границу квартала, оказались в соседнем, совершенно ином мирке. Мокрые, пустые торговые ряды. Две старухи с семечками и семенами. Чуждая вонь, повсюду очистки, скорлупа, кусочки угля... И тёплая, только что из муфты, обтянутая тонкой перчаткой ладонь Ба на моём затылке. В дальнем углу площади кучка вагончиков защитного цвета, в ближнем - довольно плотная толпа людей. В толпе были знакомые, и Ба настороженно, почти вопросительно кивала: добрый день?

Всё было похоже на наш домашний воскресный обед. Первое блюдо: аттракционы открывала наскоро сколоченная фанерная раковинка. На её помосте - столик, покрытый грязноватой скатертью, на скатерти шкатулка. У задней стенки сундук. Между этими загадочными предметами то бегал, то очень важно расхаживал человек во фраке и широченном галстуке в разводах.

- Чревовещатель, - строго проговорила Ба. - Чрево - это пузо, но не вид снаружи, а изнут... Как бы содерж... Короче, этот тип собирается вещать пузом. К сожалению, это его почтенная профессия. Ты должен со вниманием отнестись к этому печальному факту, чтобы не повторять чужих ошибок.

Точно так же мне следовало бы отнестись и к тому, что пальчики Ба довольно нервно постукивали по моему затылку. Но всё моё внимание уже было отдано громадному брюху чревовещателя. И я впервые в жизни видел настоящий фрак. Между тем, само многословие Ба было многозначительным.

Чревовещатель делал вид, что ищет кого-то, кто должен выступать вместе с ним. Он поднимал угол скатерти, заглядывал во все углы, выворачивал собственные карманы, бормотал: "куда же запропастился этот негодник, погоди, я уж тебя... эй, где ты там!", с подозрением похлопывал по пузу - только шкатулки он как бы не замечал. Зрителям уже давно стало ясно, что негодник, кто бы он ни был, именно там, в шкатулке. Мне, подошедшему позже всех записному скептику, всегда имеющему собственное, желательно - отличающееся от других мнение, пришлось сделать ставку на сундук у задней стенки раковинки. Пузо чревовещателя издавало регулярный вопль "Жора!" И всегда в ответ откуда-то прилетало: "Я тут". Публика хохотала, ответный глас был писклявый, комично контрастирующий с хриплым баритоном чревовещателя. Чревовещатель, услыхав его, скашивал глаза и уши в, сначала, сторону шкатулки, потом пуза, и недоверчиво хмурился. "Там, там!", кричали ему из публики, "открывай!" Наконец, хозяин пуза счёл, что достаточно разжёг любопытство толпы, и фамильярно подмигнул ей. Развязка близилась.

- Жора! - пророкотал чревовещатель особенно хрипло. - Чего же ты хочешь?

Сундук за его спиной вдруг распахнулся, к моему личному удовлетворению, из него выскочила маленькая головка с чёрными глазками, глянцевыми волосиками с ослепительным пробором, прехорошенькая головка с неподвижной кукольной улыбкой. Не открывая рта, головка - или таки пузо чревовещателя? - пропищала:

- Шиколат!

Крышка сундука тут же захлопнулась, так что хозяин представления, обернувшись, застал статус кво анте беллум. Он пожал плечами, пузо его при этом провалилось в колени, и виновато глянул на публику. Та прямо-таки зашлась от смеха. Я не смеялся: Ба крепко сжала мой затылок пальцами. Возражать было бы неразумно.

- Надеюсь, тебе всё понятно, - сказала она. - С твоим умом...

С умом или без, я знал, что власть требует одного: безоговорочного послушания. Мы двинулись к следующему аттракциону. За спиной, теперь уже почти без пауз, хрипело: "Жора, Жора!" Публика спорила, кто же всё-таки в сундуке: лилипут или кукла. И что бы это ни было - кто же пищит "шиколат", вот то из сундука, или пузо? Головке из сундука уже советовали во всём сознаться, и хотя у неё "губа не дура", перестать требовать "шиколат", а попросить рюмашку. Публика очень огорчилась, когда, наконец, чревовещатель открыл сундук и там уже никого не было.

Я вертел головой, пытаясь доглядеть представление: довольно болезненное предприятие, крепкие пианистические пальчики Ба реагировали без промедления. Мне, как и публике, хотелось выяснить вопрос куклы-лилипута. Но мне не с кем было его обсудить. Конечно же, я не стал искать истины у Ба. Хотя и подозревал, что она-то уж ею обладает. Не искал же потому, что быстро прокрутил в уме, а значит, он таки у меня был, возможные повороты такой беседы. Разумеется, она сразу бы отвергла саму суть вопроса, потому что за согласием принять её - с моей стороны последовало бы: а что такое, собственно, лилипут? И она знала это заранее.

А потом бы я, конечно, поехал ещё дальше:

- Что, как, патология - что это? Гипофиз, а?.. Разновидности лилипутов...

И это она, без сомнения, предвидела. Как и отдалённейшее:

- А у лилипутов могут быть лилипутики? Если они все есть, то значит размножаются, значит...

Нет, это всё было абсолютно ни к чему Ба. И она на первый же вопрос ответила бы:

- Конечно, кукла. И всё это глупости.

А истина? Ах, и при истине я остался бы с носом. Не нужно даже быть "с моим умом", чтобы это почувствовать. И я чувствовал, и молчал.

На второе предполагались тигры. Клетки стояли рядом с вагончиками, туда безошибочно приводил нос. Ба пребывала в известной нерешительности, предстояло расталкивать толпу, может быть, даже, прикрикивать на непокорных... А для чего? Чтоб приблизиться к источнику ужасной вони. Нет-нет, конечно же, не вони - запаха. Слово "вонь" не входило в её лексикон. Я уже понёс наказание за лексические изыскания в этой области, как-то выведя "ваниль" - дело было за ужином в гостях, когда к чаю подали ванильные пирожные - из "воняет". Фундаментальное опровержение моей ереси взял на себя Ю, присовокупив к обычному пожатию моего локтя орфографические различия между "а" и "о". И тем усилил воздействие обычного своего педагогического приёма, ведь пожатие длилось, пока не закончились разъяснения. Что до Ба, то она просто не разговаривала со мной на следующий день. Поскольку это произошло в гостях, она неделю не разговаривала и с этими своими знакомыми, свидетелями моего позора. Так что нерешительность Ба перед путешествием к клеткам куда как понятна: ей предстояло поработать локтями, и ущерб, нанесенный такой работой её достоинству, был бы много крупней, чем какая-то ваниль, это почти безобидное следствие невинной орфографической ошибки. Делать нелепые движения, по существу - драться локтями, и при том сохранять пристойное, неприступное выражение лица?

Я отлично понимал её. Но попроситься в одиночный рейд - оставив её стоять там, где её приковала сложная проблема выбора - не решился. Ужасная мысль вогнала в оцепенение и меня: "так будет и дальше, и я не увижу ничего." Между спинами впереди стоящих я видел только куски серых взъерошенных шкур, не имевших ни концов, ни начал, и слышал чьё-то сопение. Зеваки вокруг клеток стояли уныло, полная противоположность тем, у раковинки. К какому решению пришла бы в конце концов Ба, будь она и дальше предоставлена самой себе неизвестно. Но тут под локоть ей подвернулся случай, и мучительное её одиночество кончилось. Осознав этот случай, Ба тут же просветлела, к ней вернулось сходство с головкой на её брошке - слоновая кость на серебре, улыбка одновременно появилась на губах и в глазах. Она очень тщательно кивнула...