Борис Фальков - Тарантелла

- Вам что - действительно так плохо? - проскрипел он, пародируя её шипение, но не вполне удачно. - Может, вас осмотреть, да поосновательней? Может, я и плохой врач, но другого-то у вас под рукой нет. Или есть? Я имею в виду самолечение...

Ну, не видишь ли ты теперь и сама, моя милая, что болтовня завела вас обоих слишком далеко? Недоучившийся лекаришка, ветеринар... Не теряй с ним времени, ты ещё, собственно, ни на шаг не продвинулась в своём деле. Постоишь здесь ещё, поболтаешь дальше с этим параноиком на его темы, увидишь, он станет уверять, что не только лечит человеков, а и создаёт их.

- Вымогатель... Хотите воспользоваться моей минутной слабостью, и заполучить пациента, - прохрипела она. - Задаром мясца поглодать, свежего, прямо с косточек, да ещё получить за это гонорар. Если у вас двадцать лет нет практики, вы сами это сказали, то как вам довериться?

- Тоже предпочитаете знахарей? Чего ж вы тогда жалуетесь на моих милых сограждан, они ведь точно так же... Верно, обратитесь к ним, они вас вылечат. Вы уж знаете, как это делается.

Ага, и толстокожие глухослепые чувствуют укусы, ишь как заплясал! Погоди, мы и Гомера заставим повернуть оглобли.

- Но ещё лучше: езжайте себе домой. И не в Рим, а прямо в Мюнхен, к вашей маме. Скажите ей, чтоб сразу свела вас... куда следует, чтобы не запускать болезни.

- Снова сбежать, опять не заплатив? - всхохотнула она.

- Ну да... Уничтожим основное из ваших обстоятельств, это-то нам по силам. Подумайте, не стану же я преследовать при помощи полиции вас!

- Вы меня преследуете страшней, - закричала она, приплясывая точно так же, как ночью это делал вышедший из комиссариата карабинер после мокрого своего дела. А может - и до, только ты этого не видела. Да-да, пора тебе наверх, хотя бы для того, чтобы пописять, куколка. - Или не вы, я уж не понимаю. Обстоятельства? О, нет: домогательства! Чёрт возьми, про все обстоятельства только говорится - а видела ли их я своими глазами? Нет, ни одного! Вместо них я слышала только слова, разговоры, по существу - ничто. Я увязла не в реальных обстоятельствах, а в пустых словах. Меня обставили словами, меня вообще мошеннически обставили. Подсунули воздух вместо товара, колебания воздуха, вот что такое эти обстоятельства. Вообразить только, эти тупые полуграмотные люди развлекаются тем, что играют словами, идиотски каламбурят, будто они... студенты Сорбонны! И вы с ними, вы!

- А вы - нет? Я имею в виду ваши каламбуры, всех этих папочек, padre, padrino-padrone... А Ио? Вы ведь тоже не слишком грамотно накинулись на нас со своими играми, а, между прочим, не вам - нам тут жить... Впрочем, это я уже говорил. Только вот, разве забытый вами рюкзачок - тоже лишь дрожание воздуха?

- Жи-и-тьх, - всколыхнула она воздух, презрительно оттопырив губы, - это вы называете жизнью?

- А что же это, по-вашему?

- Смерть! Вы все заговорили меня до смерти! А те из вас, кто говорить совсем уж не умеет - молчат, устрашающе молчат. У тех и других отлично это выходит, потому что все эти слова и молчания абсолютно бессмысленны. Конечно, бессмысленности легко связать, им не требуются ни ассоциации, ни логика, только инерция. Чего стоят одни эти каламбуры с bulle, тут тебе под рукой и папская булла, и полиция, и консервы... какая же связь между всем этим товаром? Вы меня просто завалили всем этим гнильём, вонючими упаковками без всякого товара. Придавили, как капусту в бочке чугунным спудом, голову не поднять, сразу по затылку - раз! Так как же капусте не забродить, а? Загнали меня по глотку в трясину круговой поруки и душите. Не могу рукой-ногой шевельнуть, и языком нормально прошевелить не могу из-за удавки на шее. Не своим голосом говорю - вы что, не слышите этого? Чёрт знает, сорвала связки... как удавленница. Я блюю не от прокисшего молока, а от отвращения, наглотавшись дерьма, месива, которое мне в рот напихали вы все. Я как мыла нажралась, которое вы мне в уши и рот насовали, как обмылков в свою душевую. Да вы сами и есть обмылок. Потому что вы меня больше всех обставили. Это вы втянули меня во всю историю своей фальшью и жеманством трансвестита. И продолжаете втягивать дальше. Тащите меня в неё насильно - это всё вы. Хотите со мной спать, так и скажите прямо, не жеманничая так подло.

Всё сказанное ею о словах, касалось и её слов, это правда. И она сама это прекрасно знала, не видя и в них никакого смысла. Она, собственно, и кричала только потому, что пыталась придать произносимому хоть какой-то смысл. Какой она поняла, ещё не добравшись до последней, разоблачительной фразы. Она поняла, какую тягу имела только что в виду: минуту назад обнаруженную свою собственную тягу к нему, снова - ту же тягу, возможно, и вернувшую её сюда после такого удачного, в сущности, отъезда отсюда. И голос, услышанный на бензоколонке, когда она приступала к бутерброду, голос, подсказавший тогда и предлог для возвращения в этот забытый даже Богом рай: рюкзачок, вероятно, был подспудным тогда мычанием этой тяги, для пущей убедительности вырвавшимся наружу в виде рвоты. Это значит, что она поняла и почему, нет, начто был оставлен ею тут этот рюкзачок. И значит - когда родилась в ней эта тяга: задолго до побега отсюда, может быть, вместе с началом всей этой истории, когда она впервые вошла в гостиничный холл и увидела за конторкой его.

Но подозрение, что это могло случиться с нею и до встречи с ним, скажем, когда она скатывалась в машине на площадь этого городка, а то и ещё раньше, осталось за пределами её понимания. А значит, там же осталось и другое подозрение, что тяга сюда и вроде бы несовместимая с ней тяга отсюда - одно: двусмысленные колебания туда-сюда изначальной внутренней дрожи, размахнувшейся в метания от Potenza до San Furia, а то и от Мюнхена до Таранто. Это неполное понимание и оформилось в последнюю, будто бы совсем не связанную с предыдущими, фразу.

Не связанную также и с последующими, произнесенными в уме: спать с ним, с кем-нибудь, Боже, в такую-то жару - что за безумное несоответствие! Такой жаре соответствует то, что уже было начато: подтянуться к нему через конторку. Но не для того, чтобы ласково коснуться лба, а прямо к его глотке, чтобы ухватить когтями. Чтоб, наконец, придушить его. Начто это? А нато, чтобы воздуха досталось больше тебе, так как ты снова задыхаешься. На одного и этого воздуха должно хватить. Удави, раздави гадину, как насекомое. И потом сама удавись.

Всё это думалось так спокойно, что казалось продолжением прежнeй усталости и спокойствия, или приливом нового равнодушия. Но нет, таким ровным пламенем теперь горело её бешенство.

- Ну, совсем с цепи сорвалась... - хладнокровно отметил он. - Но это простительно. Спуд, затылочная область, капуста... типичный тепловой удар. Но хорошо, допустим, и этот удар нанёс я. Но вы уже решили, зачем это мне понадобилось? Докладывайте, сержант. Мои мотивы?