Алексей Смирнов - Замкнутое пространство (сборник)

Когда он очнулся, то сперва увидел Минус Второго, трудившегося над Дашей, а Минус Первый сидел на круглом белом стульчике и внимательно слушал крошечное радио.

— Ну вот, — сказал Минус Первый с неподдельным облегчением. — Уже что-то. Рауль Кастро решил повременить с переездом в Овальный кабинет. Ему вчиняют какой-то иск… предстоит судебное разбирательство в колумбийском суде.

— Так, глядишь, и все остальное на лад пойдет, — пробормотал Минус Второй, не отрываясь от Даши.

Будтов прислушивался к себе, но словно оглох. Рот был полон слюны, однако в нем каким-то непонятным образом ощущалась колючая, пресная сухость. Фантазии притихли: перед глазами по-прежнему маячили шеренги бутылок и пузырьков, но как бы в перспективе, в них не было первостепенной актуальности, они лишь вяло напоминали о всем прекрасном, что только существует в мире — тоже, как известно, прекрасном и яростном. Душа Захарии Фролыча была раскатана в блин горячим паровым катком. От нее шел мертвящий запах свежего асфальта, но она уже остывала. Абсолютное спокойствие наполняло каждую клеточку тела, и Будтов вплотную приблизился к ясному пониманию призрачности бытия. Он мог пошевелить руками и ногами, но между мозговой командой и реальным действием зияла пустота; это выглядело, как если пытаться подтолкнуть веревкой какой-нибудь предмет. Предмет немного сдвинется, но веревка неизбежно изогнется, толкаемая с конца; действие свершится — худо-бедно, но будто и не делалось ничего, столь слабым толчком отзовется в руке прикосновение к предмету. В какой-то миг Будтову почудилось, что за него шевелится кто-то другой. Он бесстрастно подумал, что, может быть, всесильные пленители сумели выделить из него, словно спирт из картошки, сознание и поместили в стеклянную банку в чистом, дистиллированном виде.

Одновременно Захария Фролыч наполнился равнодушной отвагой.

— Я требую объяснений, — сказал он ровно, предполагая, что каркнет, но вовсе не каркнул — напротив, очень хорошо сказал. Будтову было трудно оценить свой собственный голос, но даже он почувствовал, что изменилось все — тембр, интонации, глубина, высота и ширина. И даже слова, которые этим голосом говорились.

Минус Второй распрямился, посмотрел на пациента.

— Потерпите еще немного, — улыбнулся он. — Завтра с утра начнутся занятия.

— Гипноз? — уточнил Будтов, помолчав.

— Нет, с гипнозом все. Вы пройдете полный курс выживания в экстремальных и терминальных условиях, научитесь многим полезным вещам. Но важнее всего то, что будет, наконец, восстановлена связь времен.

— Сначала я должен заехать домой, — заупрямился Захария Фролыч. — Там кот, один. Вы, часом, котов не вытрезвляете?

— Мы уладим с котом, — пообещал Минус Первый. — Вам нельзя приближаться к дому — во всяком случае, пока. Вам надо освоиться в вашем новом качестве, многому научиться, многое пересмотреть. Мы расстреляем стекло, и кот выбежит сам.

— Зачем же по стеклам стрелять? — возмутился Будтов.

— Надо и о себе подумать, — пожал плечами тот. — Или вы считаете, что нам ничто не угрожает?

— У меня вещи, обстановка, — проворчал Будтов, прекрасно сознавая глупость сказанного.

— Вещи вы все сдали в магазин, расставили по ящикам, — обидно возразил Минус Второй и снова повернулся к Даше. Он взмахнул рукой, и Захарию Фролычу померещилось, будто в ней полыхнул огонь, но вспышка была секундной, дыма не было — а стало быть, и огонь померещился. "Игра теней и света", — подумал Будтов.

— У меня за квартиру не плачено, — привел он последний, убийственный довод.

— Ничего страшного, — Минус Первый помог ему слезть со стола. — Не так уж долго вас не будет, расплатитесь.

Врал, конечно — и даже не слишком скрывал вранье.

Очутившись на полу, Будтов открыл, что и шагу ступить не может странно, в остальном он чувствовал себя великолепно.

— Что, водит? — засмеялся Минус Первый. — Это сейчас пройдет. Вообще, Спящий, вы станете совсем другим человеком. Вас подкормят, подколют, подтянут. А уж когда вы осознаете всю степень своей значительности…

Покуда он говорил, его товарищ помогал подняться Даше. Захария Фролыч, взглянув на подругу, ахнул. В его голове зашевелились озорные мысли — словно детки, ослабленные мрачным подземельем и выпущенные погулять на солнышко.

— Можно мне зеркало? — с опаской спросила Даша. Медсестра вопросительно взглянула на Минус Второго.

— Потом, все потом, — Минус Второй шагнул к двери, осторожно выглянул в коридор. Захария Фролыч зачем-то отметил, что Минус работал без хирургических перчаток.

— Да, поспешим, — согласился напарник. — Не будем испытывать судьбу, нам и так сказочно повезло.

— Обопритесь на меня, — приказал Минус Второй Даше. Та едва не упала, но была вовремя подхвачена. — Ничего, ничего. Пока будем спускаться по лестнице, все и кончится.

Сестры принялись складывать инструменты, зашумела вода. Трехглазые лампы погасли, запахло табачным дымом. На пороге Минус Первый обернулся и отдал старшей сестре последний приказ:

— Объект законсервировать. Персонал и охрану сменить. Снять вывеску, отозвать рекламу. Минимум контактов с внешним миром.

— Вообще не будет работы? — почтительно осведомилась старшая сестра.

— Вообще. И, — Минус Первый возвел очи горе, — надеюсь, что никогда.

В казарме было пусто и гулко. Две кровати с железными сетками наводили на мысли об авангардных фильмах, снятых в бурых тонах. Повсюду в этих фильмах ржавчина, капает вода, тусклое освещение, депрессивные герои…

Казарма сопровождает человека всю жизнь, с детского сада, начинаясь запахом горелой манной каши и странного кофе, сдобренного молоком; потом их аромат сменяется благоуханием сапог, машинного масла и псины, а после мир, прощаясь навсегда, пахнет капустой и гречневой кашей с пищеблока дурдома.

Даша присела на одну из кроватей, попрыгала.

— В профилактории бывало лучше, — заметила она недовольно.

Будтов посмотрел в окно, поразмыслил над краснозвездными воротцами.

— Это какая-то воинская часть. Или маскировка под нее. Часового видала?

— Видала. А ты себя-то видал?

— Мать честная! — Будтов хлопнул себя по лбу. — Где тут у них можно посмотреться?

— В умывальнике, наверно, — подсказала Даша. — Пойдем, разведаем.

Они вышли в коридор, где Будтов невольно поискал глазами боевое знамя части, хотя и знал уже, что никаких знамен в этой казарме нет. Справа журчало; в полутемном холодном помещении — больше сортире, чем умывальной, действительно висело зеркало. Захария Фролыч взглянул на себя и почувствовал, что у него подгибаются колени. Взглядом ему отвечал совершенно незнакомый человек. Будтов был худ лицом, на щеках и мясистом носу цвел вечный вишневый румянец, а шалые глаза перепрыгивали с пятое на десятое независимо от общего выражения. Череп покрывали густые, седеющие волосы, местами они завивались в сальные кольца, местами — спадали прямо, тускло отсвечивая, как потемневшее серебро. Таким, во всяком случае, он был вчера наверное. Захария Фролыч точно не помнил, когда в последний разглядывал свою физиономию. Тем не менее, он был уверен, что изо дня в день он видел совсем не то, что сейчас: редкие черные пряди, тщательно зачесанные назад и открывающие задумчивые залысины. Тонкий подвижный нос с широкими ноздрями, испуганные зеленые глазки. Из глубоких морщин куда-то исчезли многолетние грязевые наслоения, которые давно сделались своеобразным придатком кожи неустранимым и сообщавшим ей особенный цвет. Из-за этого цвета Будтова не раз забирали в милицию, даже когда он был трезвый. Губы брезгливо поджаты. Захария Фролыч раскрыл рот и потрясенно застонал: тот, как у Даши, был полон зубов, кусачих и острых. Такие зубы регулярно скалятся с телеэкрана, и Будтову невольно почудился привкус мяты.