Федор Достоевский - Том 9. Братья Карамазовы

Апокрифические сказания и народные стихи о конце мира повествуют о втором пришествии Христа. Согласно этим стихам и сказаниям, оно должно наступить вслед за царством антихриста. Часто грядущее царство антихриста увязывалось с Римским царством. В картине Страшного суда изображается среди прочего ангел, который „показывает Даниилу четыре царства погибельных: первое Вавилонское, второе Мидское, третье Перское, четвертое Римское, еже есть антихристово“. [56]Отказ Великого инквизитора от „безумия“ веры в пользу ума соотносится, с одной стороны, со свидетельствами некоторых памятников о необычном уме (или хитрости) антихриста, с другой — со свидетельствами их всех о дьявольском происхождении его силы и обаяния.

В письме Н. А. Любимову от 11 июня 1879 г., отсылая окончание пятой главы книги „Рго и contra“ („Великий инквизитор“), Достоевский поясняет: „В ней закончено то, что «говорят уста гордо и богохульно““ (XXX, кн. I, 68). Упоминание об устах, говорящих „гордо и богохульно“, — цитата из Апокалипсиса (Откровение Иоанна, гл. 13, ст. 5), где, в частности, рассказывается о страшном фантастическом звере: „И дивилась вся земля, следя за зверем, и поклонились дракону, который дал власть зверю, и поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему? и кто может сразиться с ним? И даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно <���…> И отверз он уста свои для хулы на бога, чтобы хулить имя его, и жилище его, и живущих на небе“ (гл. 13, ст. 3–6). [57]

Повествование в романе „Братья Карамазовы“ ведется от третьего лица. Функция введенного в роман автора-рассказчика аналогична роли житийного повествователя, общий характер речи которого поучителен и назидателен.

12 декабря 1879 г., отсылая в редакцию цитированное письмо к издателю „Русского вестника“ (которое появилось в декабрьском номере журнала за 1879 г. вместе с восьмой книгой „Карамазовых“), Достоевский писал Н. М. Любимову, что к объяснению причин, не позволивших ему окончить роман в 1879 г., он „хотел было прибавитъ <���…> некоторые разъяснения идеи романа для косвенного ответа на некоторые критики, не называя никого“. „Но, размыслив, — прибавлял он далее, — нахожу, что это будет рано, надеясь на то, что по окончании романа Вы уделите мне местечко в «Р<���усском> вестнике“ для этих разъяснений и ответов, которые, может быть, я и напишу, если к тому времени не раздумаю“.

Проект выступить по окончании печатания романа с обращенными к читателям разъяснениями и ответом критикам остался неосуществленным (хотя в черновых материалах к „Карамазовым“ есть наброски для такого выступления). И все же ни одному из своих произведений Достоевский не посвятил столько развернутых автокомментариев, как „Братьям Карамазовым“. Уже в период создания романа писателю приходилось не раз в письмах к Любимову и другим корреспондентам, защищаясь от ожидаемых им или высказанных ему упреков, замечаний и возражений этих первых читателей еще не завершенных „Карамазовых“, давать авторскую оценку написанного, разъяснять свои художественные намерения и цели, намечать свое истолкование отдельных эпизодов, образов и общей идейно-философской проблематики. И позднее, до последних дней жизни, Достоевский постоянно продолжал оглядываться на «Карамазовых“ и комментировать их.

Высылая Любимову третью книгу „Карамазовых“ и обращаясь 30 января 1879 г. к редакции с просьбой не дробить эту книгу, так как это нарушило бы „гармонию и пропорцию художественную“ а поместить ее всю в одном (февральском) номере журнала, Достоевский отзывался о ней с похвалой, шутливо заключая: „Вспомните ап<���остола> Павла: «Меня не хвалят, так я сам начну хвалиться““ (XXX, кн. 1, 55).

30 апреля 1879 г., еще не кончив и не отправив в редакцию пятой книги „Рго и contra“, Достоевский характеризует ее в письме к Любимову как „кульминационную точку романа“. Ту же оценку в более развернутом виде он повторил в письме от 10 мая 1879 г. — важнейшем автокомментарии к ней: „В том <���…> тексте, который я теперь выслал, я изображаю лишь характер одного из главнейших лиц романа, выражающего свои основные убеждения. Эти убеждения есть именно то, что я признаю синтезом современного русского анархизма. Отрицание не бога, а смысла его создания. Весь социализм вышел и начал с отрицания смысла исторической действительности и дошел до программы разрушения и анархизма. Основные анархисты были, во многих случаях, люди искренно убежденные. Мой герой берет тему, по-моему неотразимую: бессмыслицу страдания детей — и выводит из нее абсурд всей исторической действительности. Не знаю, хорошо ли я выполнил, но знаю, что лицо моего героя в высочайшей степени реальное“ (XXX, кн. 1, 63).

К разъяснению смысла глав „Бунт“ и „Великий инквизитор“ Достоевский вернулся 19 мая в письме к К. П. Победоносцеву. Здесь он повторил: „…эта книга в романе у меня кульминационная, называется „Рго и contra“, a смысл книги: богохульство и опровержение богохульства. Богохульство-то вот это закончено и отослано, а опровержение пошлю лишь на июньскую книгу. Богохульство это взял, как сам чувствовал и понимал, сильней, то есть так именно, как происходит оно у нас теперь в нашей России у всего (почти) верхнего слоя, а преимущественно у молодежи, то есть научное и философское опровержение бытия божия уже заброшено, им не занимаются вовсе теперешние деловые социалисты (как занимались во всё прошлое столетие и в первую половину нынешнего). Зато отрицается изо всех сил создание божие, мир божий и смысл его. Вот в этом только современная цивилизация и находит ахинею Таким образом льщу себя надеждою, что даже и в такой отвлеченной теме не изменил реализму. Опровержение сего (не прямое, то есть не от лица к лицу) явится в последнем слове умирающего старца. Меня многие критики укоряли, что я вообще в романах моих беру будто бы не те темы, не реальные и проч. Я, напротив, не знаю ничего реальнее именно этих вот тем…“ (там же, 66).

Оба последние письма — к Любимову и Победоносцеву — имели в виду не только разъяснить замысел Достоевского, но и защитить только что написанную „кульминационную“ книгу романа. Автор предвидел возражения и стремился их предупредить. Как мы увидим далее, тревога Достоевского не была напрасной.

11 июня, после отправки в редакцию окончания главы „Великий инквизитор“, писатель охарактеризовал Ивана как „современного отрицателя, из самых ярых“. Предвидя сопротивление редакции, он убеждал Любимова, что глава „Великий инквизитор“ направлена против народнического социализма и не имеет в виду современные ему русскую церковь и государство: „Нашему русскому, дурацкому (но страшному социализму, потому что в нем молодежь) — указание и, кажется, энергическое: хлебы. Вавилонская башня (то есть будущее царство социализма) и полное порабощение свободы совести — вот к чему приходит отчаянный отрицатель и атеист! Разница в том, что наши социалисты (а они не одна только подпольная нигилятина, — вы знаете это) сознательные иезуиты и лгуны, не признающиеся, что идеал их есть идеал насилия над человеческой совестью и низведения человечества до стадного скота, а мой социалист (Иван Карамазов) человек искренний, который прямо признается, что согласен с взглядом Великого инквизитора на человечество и что Христова вера (будто бы) вознесла человека гораздо выше, чем стоит он на самом деле. Вопрос ставится у стены: «Презираете вы человечество или уважаете, вы, будущие его спасители?“