Герай Фазли - Ночное солнце

- Извините, пожалуйста, я вас очень часто вижу, но имени вашего не знаю...

- Меня зовут Гюльназ, - улыбнулась девушка. - А по-русски - Гюля Мардановна.

- Старший лейтенант Соколов Матвей Иванович! - поднес он ладонь к виску. - А для вас - просто Матвей. - И ласково пожал протянутую в перчатке руку.

- Я очень рада, товарищ старший лейтенант.

- Можно еще вопрос?

- Пожалуйста.

- Отчего вы так красивы, просто очаровательны?

Гюльназ промолчала, серьезно глядя на молодого офицера. А тот, казалось, этой милой шуткой не только хотел сделать приятное девушке, но и будто сообщить, что просто выполнил свой воинский долг.

- Ваши черные глаза горят словно звезды. Если бы вы позволили, я бы читал книгу при свете этих глаз.

Прислушиваясь не к его словам, а к той глубокой искренности, с которой они произносились, девушка подумала, что Соколов вовсе не шутит и не собирается к ней приставать, он просто пытается голосом, полным восхищения, разорвать смертельную тишину, что повисла над городом. Что же ему ответить? Что произнести, чтобы не обидеть.

- Я вас обидел? - Соколов сам постарался избавить ее от мучительных раздумий. - Извините, Гюля Мардановна, я действительно, чтобы видеть вас каждый день, составил себе особый рабочий график: утро, вечер. Но вы часто этот график нарушаете. А иногда и вовсе дома не ночуете.

- Такая работа.

- Конечно, я понимаю. Если бы не было живущего с вами и такого же обаятельного, как и вы, молодого человека, я, наверное, увез бы вас, как это делали в старину на вашем Кавказе...

- Вы говорите об Искендере?.. Да и я, если бы его не любила, с удовольствием сбежала бы с вами...

- Правда?

- Конечно!

- Благодарю вас, мне уже этого достаточно. - С этими словами Соколов поцеловал руку девушки поверх перчатки и откланялся. - Если возможно, не нарушайте, пожалуйста, мой график, - попросил он уже вблизи командного пункта, обернулся и еще раз взглянул на Гюльназ с чистой детской улыбкой.

Гюльназ показалось, что Соколов смотрит на нее словно на далекую звезду, мерцающую на темном небосклоне. Хоть и понимает, как она недосягаема, но все равно радуется, что может хоть издалека ею любоваться. Как приятно было об этом думать. Шагая по безлюдным улицам города, она ощущала в сердце непонятную легкость. Так и виделись ей глаза достойного лейтенанта, желавшего "читать книгу при свете ее глаз", крепкого и красивого молодого парня.

Она остановилась у одной из газетных витрин: что на фронтах? Ей показалось, что идущий за нею следом Соколов стоит рядом и через ее плечо тоже читает "Ленинградскую правду". Сначала она прочитала сообщение о ходе боев под Москвой. Тяжелые бои шли на подступах к столице. Что же это такое, господи? Неужели действительно конец света? Из-за плеча ее будто послышалось: "Не бойся, красавица, это еще не конец света! Москву мы никому не отдадим".

Соколов все еще преследовал ее своей детской улыбкой. В ушах ее снова и снова звучало: "Отчего вы так красивы? Просто очаровательны?"

Она быстро шагала по тревожно-тихим знакомым улицам города, направляясь в госпиталь. Как всегда, еще в коридоре, на сердце стало как-то спокойнее. Странно, но здесь она ощущала себя в полной безопасности. Будто взрывы, доносившиеся сюда из разных концов города, к этому зданию не имели отношения.

В дверях она мельком оглядела ближайшую палату. В дальнем углу комнаты, где в два ряда, чуть ли не смыкаясь, тесно стояли железные кровати, была поставлена дополнительная. Это означало, что ночью в госпиталь привезли раненых.

Она невольно подошла к этой кровати. Раненый с забинтованной головой лежал неподвижно. Левая рука его выше локтя тоже была забинтована, правая нога - в гипсе. Дышал он тяжело. Лишь по гладкому лицу можно было судить о его молодости. Наклонившись над ним, она взяла его за запястье, проверяя пульс. Надо было посмотреть его больничный листок, а для этого следовало сначала узнать его фамилию и имя. Но он спал, будить его, было жаль.

Когда Гюльназ уже повернулась, чтобы выйти из палаты, она вдруг услыхала его слабый голос.

- Ну, как, сестра? Общий язык с моим пульсом не нашли? - Раненый будто бредил во сне, но в голосе его была явная насмешка. - Я действительно жив-здоров или мне это кажется?

- Думаю, что вы не ошибаетесь, молодой человек. Мне тоже кажется, вы действительно живы-здоровы, - Гюльназ вернулась к его койке. Давно привыкнув к подобного рода горьким шуткам раненых, она больше не терялась в разговоре с ними. - В голову угодило? Куда именно?

- Моя голова не настолько соображает, чтобы ответить на этот вопрос.

- Я посмотрю вашу историю болезни... Как ваша фамилия?

- Лисицын Виталий.

- Лисицын? - И тут перед взором Гюльназ возник Евгений Петрович и его верная жена Вера Ивановна, и она взволнованно произнесла: - Уж не сын ли вы Евгения Петровича?

Увидев, как больной изменился в лице, Гюльназ поняла, что не ошиблась.

- Вы... вы, сестра... знаете моего отца? - Левой рукой он хотел отвести соскользнувший на глаза бинт. Гюльназ, быстро наклонившись, помогла ему. Виталий изумленно уставился на нее сияющими голубыми глазами: теперь в них будто колыхалось море страданий. - Вы совсем не похожи на русскую девушку... А отца...

- Я и вашу маму... Веру Ивановну тоже знаю. Мы познакомились случайно, в поезде.

Но раненый будто не хотел ее слушать или вообще не слышал. Отведя от Гюльназ глаза, в которых застыло страдание, он устремил свой взгляд куда-то в пустоту.

- Не волнуйтесь! Мы позже поговорим об этом... А теперь скажите, вам что-нибудь нужно? Хорошо... Сейчас, я сама все сделаю.

И Гюльназ торопливо вышла из палаты. Сердце ее было переполнено состраданием. Ей представилось веселое, полное восхищения лицо Веры Ивановны: "Я с тебя буду спрашивать о сыне, сделай все, что в твоих силах, Гюлечка, верни мне его..."

12

С того дня к каждодневным трудным и тревожным заботам Гюльназ прибавилась еще одна: Лисицын Виталий Евгеньевич... Девушка считала себя его единственной заступницей. Ей казалось, что среди этого множества раненых Виталий ей ближе всех, потому что они, хоть и заочно, но были давно знакомы. Благодаря восторженным описаниям Веры Ивановны у Гюльназ в воображении сложился идеальный образ молодого человека. Теперь же можно было убедиться, что между воображаемым и настоящим молодым человеком не такая уж большая разница. Виталий действительно был парнем что надо. Вера Ивановна была права.

С каждым днем она все больше убеждалась, что у этого мужественного, веселого парня - благородное сердце. С ним было приятно разговаривать, потому что в беседе он раскрывался душой и вслед за своими словами как бы приближался к собеседнику.

Но, несмотря на это, Гюльназ видела, что он печален, суров, а иногда просто мрачен для своего возраста. Он не любил говорить ни о себе, ни о родителях. Гюльназ так и не услышала от него ни слова ни о Вере Ивановне, ни о Евгении Петровиче. Может быть, за этим крылась какая-то тайная причина?