Герай Фазли - Ночное солнце

Внезапно звуки оборвались, пианист умолк, поспешно поднялся. И, продолжая разговаривать сам с собой, направился к окну:

- Эх, эти черные шторы!.. Я хочу умереть, сгорая, пылая в прометеевом огне Бетховена. Я знаю, Александр с Гюлей придут ко мне, обязательно придут, пусть не увидят они эту комнату во мраке... - Дрожащими руками с большим трудом он раздвинул шторы на окне, комнату залил розоватый отсвет пожара. Вот так... Я хочу умереть, глядя на этот дарованный людям прометеев огонь...

Он обернулся, увидел застывших в дверях, словно изваяния, сначала Гюльназ, потом Искендера.

- Гюля... дочка! Александр!.. Вы... вы...

Гюльназ бросилась к старику, схватила его за руку.

- Что с вами, Герман Степанович! - Дрожащими тонкими пальцами она гладила его руки, притянула их к своей груди. - Что с вами?..

Старый музыкант медленно поднял гаснущие глаза и взглянул на нее. Помолчал. У него не было больше сил.

- Герман Степанович, вы меня слышите? - Гюльназ снова взяла его руки в свои. Он сжал в горячей ладони ее холодные пальцы. Будто хотел согреть их жаром своего сердца.

- А что, девочка? - спросил старик спокойно и торжественно и посмотрел на Гюльназ, точно из-за облачных высот. - Я... Я хочу возвести гору, величиной в ваш Кавказский хребет, огромную безоблачную гору...

- О чем вы, Герман Степанович? - непроизвольно вырвалось у Гюльназ. Больше, чем эти слова, ее поразил удивительный блеск его голубых глаз, горделивая посадка головы.

- Та гора, дочка, будет называться горой Бетховена. Все молчали, захваченные величественностью этих слов.

- Мы вас понимаем, Герман Степанович, - тихо произнес Искендер.

- Каждый раз, когда эти хищники учиняют в небе разбой, я должен призвать на помощь Бетховена. Вы меня понимаете?.. Иначе они подумают, что Бетховен умер... А я... я хочу доказать фашистам, что Бетховен бессмертен...

Герман Степанович так ослаб, что еле держался на ногах. Но гнев и страсть, исходившие от этих фантастических слов, будто возвращали ему юношескую силу.

Как только Зуберман умолк, в квартиру ворвался грохот, звон бьющихся стекол. Но на это больше никто не обращал внимания. Старый музыкант снова сел за рояль. А Искендер и Гюльназ устроились на своих обычных местах.

21

Госпиталь жил по строго заведенному распорядку. После обеда раненым полагалось спать. У Гюльназ поубавилось забот. Маленький шкафчик с лекарствами, что был в распоряжении медсестер, с наступлением холодов от двери перенесли в дальний конец коридора. Здесь было чуть теплее, и в утомительные бессонные ночи возле него можно было передохнуть.

Гюльназ обошла все палаты и только присела отдохнуть, как ее окликнула санитарка:

- Гюлечка, дорогая, тебя на улице какой-то военный дожидается. Просит, если есть время, выйти к дверям.

У Гюльназ забилось сердце.

- Военный? Рядовой? Может... может, офицер? А фамилию не назвал?

Это, наверное, Соколов. Наконец по свету ее глаз разыскал ее. Соколов давно исчез вместе со своей батареей, а вместе с ним и хранители ее новой квартиры. Ни Искендер, ни Гюльназ так ничего не смогли узнать о них. И вот наконец Матвей Иванович выполнил свое обещание, пришел повидаться с ней.

Она торопливо вскочила, набрасывая на голову толстую шерстяную шаль, услыхала вслед:

- Нет, не офицер, деточка... На ваших похож. Молодой такой парень.

Эти слова отрезвили Гюльназ. Терпение, прежде всего надо быть терпеливой?.. Терпение и выдержка! Непрерывно твердила она себе и спокойным шагом направилась в противоположный конец коридора. На ходу она дала себе слово, что вот так до самой двери будет идти спокойно, не оглядываясь на раненых, даже на Виталия. Но не выдержала. У его палаты, как обычно, остановилась, с легкой улыбкой заглянула в дверь. Виталий что-то читал. Он заметил ее, но, увидев, что она куда-то торопится, не окликнул.

У входной двери прогуливался, пританцовывая, Искендер. Гюльназ все поняла. Поняла, что этот день пришел. Этот самый страшный день, прихода которого она ждала уже давно, с тех самых пор, когда вокруг города сомкнулось кольцо блокады. В эти долгие томительные дни она знала, что однажды Искендера разлучат с ней. Но до сих пор эта мысль была скользкой, как рыба, неуловимой, как туман, но и такой же неотвратимой. Она ни на минуту не покидала ее. Этот существовавший где-то в отдалении день походил на думы о смерти. Подобно тому, как каждый человек, зная о неизбежности конца, живет спокойно, она тоже, зная, что Искендер однажды непременно уйдет на фронт, не думала об этом.

Еще у двери, пока Искендер ее не видел, она, прислушиваясь к стуку новых сапог мужа, подумала, может, это к лучшему. Может, так оно и надо, чтобы мысль, что она может остаться без Искендера, была скользкой, как рыба, неуловимой, как туман. Иначе, кто знает, может, теперь у нее остановилось бы сердце, она потеряла бы сознание. Но Искендер в теплом полушубке, в толстом шлеме танкиста - свидетельство того, что отсутствие Искендера - неизбежная реальность. Он должен уйти! Он должен уйти, оставив Гюльназ одну. Никто не может этого предотвратить, да оно и не нужно.

Осознать реальность, примириться с ней, принять ее - не это ли житейская мудрость.

- Искендер!

Он обернулся. В полутьме Гюльназ не могла ясно различить выражения его глаз. Она только видела, что Искендер, запыхавшись, спешит к ней.

- Значит, уходишь... дорогой!.. - Гюльназ шла ему навстречу, а глаза ее сияли неподдельной радостью. - Какой хороший полушубок выдали тебе, Искендер! - Она обвила его шею руками, привыкшими, как мотылек, взлетать с легкой лаской. - Смотри, как к лицу тебе... эта форма... Я всегда хотела, чтобы ты был танкистом. Сел бы в танк, который изготовил собственными руками, и отправился на фронт... Прорвал бы на своем танке участок блокады и очутился бы на той стороне, а потом посадил бы на этот танк и меня и направился прямо в Чеменли... Ах, как это будет прекрасно!

Тонкими руками она прижала к своей груди голову в тяжелом шлеме, гладила по лицу и все говорила, говорила. Будто боялась, если она сделает паузу, Искендер исчезнет. А Искендер и не говорил, и не двигался, замер, будто в руках Гюльназ нашел райский уголок. Больше, чем простые теплые слова, восхитил его блеск ее чистых сверкающих глаз. Вместо слез там сиял огонь любви.

- Чего мы здесь стоим, Искендер? Холодно, пойдем внутрь... - Взявшись за мягкий воротник его нового полушубка, она потянула его за собой. Идем... Хочешь, я познакомлю тебя с Виталием, а?.. Скажу, смотри, вот мой брат Эльдар...

За улыбкой, застывшей на ее полуоткрытых губах, скрывалась странная ирония. Искендер понял: мишенью этой иронии был не Виталий и не сама Гюльназ. Это насмешка ее маленького сердца над большим миром.

- Виталия, я и сам хотел бы повидать, но...