Герай Фазли - Ночное солнце

Гюльназ, как ребенок повинуясь ей, сошла по ступенькам на крыльцо, а оттуда - во двор. И они двинулись по дорожке, по обеим сторонам которой росли тюльпаны и маки.

- Тетя Надя! Мы будто в раю!.. - Ее голос, мягкий и спокойный как солнечный свет, разнесся далеко вокруг. - Целое цветочное море. Откуда оно? Откуда столько цветов?

- А ты как думала, деточка... - так же ласково отозвалась старая женщина, которую она называла "тетей Надей". - У нас в поселке все разводят цветы. - И, как бы вспомнив о чем-то более важном, серьезно заключила: Даже сам господь бог.

Взглянув на старую женщину, на лукавую улыбку, утонувшую в глубоких морщинах, Гюльназ поняла, о чем она говорит: конечно же о полевых цветах, раскинувшихся на просторе.

Они долго и медленно шли по направлению к берегу залива. Узкая полоска пляжа из мелкого песка тянулась куда-то вдаль, змеей извиваясь вдоль берега. По словам тети Нади, выходило, что по этой серой полоске они пройдут еще немного, а там у того зеленого, плоского холмика, воронкообразно спускающегося к морю, их сегодняшняя прогулка закончится.

Гюльназ, глядя на указанный воронкообразный холм, тихо и радостно прошептала:

- Тетя Надя, давай посидим здесь хоть немного? Какой чудный морской воздух...

Маленькие глазки тети Нади с удивлением устремились на нее:

- Что ты говоришь, деточка моя? Как это посидим? А вдруг...

- Давай посидим, тетя Надя... Ничего не будет вдруг. Я знаю.

- Хорошо, тебе виднее... деточка моя... Я не возражаю... Осторожно обхватив ее за талию своей маленькой сморщенной рукой, тетя Надя направилась к огромной липе, что была справа от дороги. Гюльназ впервые видела липу и, восхищенная горделивым станом дерева, воскликнула:

- Ах, какое красивое дерево, тетя Надя! Давай посидим прямо здесь, в его тени.

- Как скажешь, деточка... давай посидим...

Вокруг липы было несколько старых железных скамеек. Свежевыкрашенные, они будто издалека улыбались людям. Гюльназ показалось, что и эти выкрашенные скамейки, и эта величественная липа, распростершая над ними свои крылья-ветви, осознавали свою удаленность от опасности блокады.

Они молча присели на одну из скамеек. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь листья дерева, будто играли в жмурки. Когда легкий морской ветерок ворошил листья, солнечные пятнышки перебегали с места на место, искали путей, где бы вонзиться в землю. Солнце будто заигрывало с липой, оно играло с ее мелкими, как орешки, плодами, с ароматными цветами, со стойкими от холода и ветра ветвями, с жадным до тепла стволом. Оно будто разговаривало с липой на своем солнечном языке, а та отвечала ему на своем. Что-то милое, какая-то глубинная близость была в их чарующем безмолвном разговоре. Солнце, светясь сквозь ярко-зеленые ветви липы, будто восседало на своем царственном троне. В эти минуту особенно явственно ощущалась его власть, величие и красота. Его мягкие, спокойные лучи впитывались не только тонкими бледными руками, но и проникали в мелкие веснушки. Лучи согревали ноги, укутанные длинным халатом, согревали все ее существо. Как она радовалась этому. Ведь сегодня солнце ей было нужнее, чем кому-либо на свете. Надо было возместить дни, проведенные без солнца. Она всю зиму тосковала по нему. Даже сама хотела сделаться солнцем, ночным солнцем. Она впервые видела сотни, тысячи серебристых пятнышек, рассыпанных по прибрежным водам вдбль всего залива. Серебристые и легкие, как белые лепестки цветов, они поблескивали, подрагивали на поверхности воды. Блестящие длинные полоски, тонущие в море, временами переливались бриллиантами, слепили ее, напоминая ожерелья морских русалок - все одного размера, одного рисунка. Временами они издалека чувствовали легкое подрагивание волн и, как бы прячась от них, ныряли в глубины и исчезали.

Сказочный мир представился сердцу Гюльназ во всей своей величественной красе. Ее пьянил неведомый ей язык солнца, язык моря, деревьев. Все это вместе было жизнью, молодостью, красотой. И поскольку все это было в ней самой, они подарили ей вдвойне сладкую жизнь, вдвойне могучую молодость.

- Гюля Мардановна, может, уже хватит, деточка моя? - спросила тетя Надя, оторвав ее от дум. - Вставай, пойдем... пора...

- Как? Пора говоришь? Что делать... Раз надо идти - пошли! Гюльназ была в декретном отпуске. Ее поместили в больницу в курортном поселке ленинградского пригорода. Прикрепили к столовой с усиленным питанием. В последние дни состояние ее значительно улучшилось. Страшные голодные дни остались позади, она выздоравливала. Лицу ее постепенно возвращалось дыхание жизни, свежесть молодости. Глаза вновь обрели свой чарующий блеск. Она радовалась будущему ребенку, который подарит ей счастье материнства. Только ли счастье материнства? Нет, дитя, которое она носила под сердцем, проявило беспримерное добросердечие. Еще не появившись на свет, оно выполнило свой сыновний долг - это было непостижимым чудом.

Дитя подарило ей жизнь, вырвало ее из клещей страшного голода и неминуемой смерти. Благодаря ему она очутилась в этом тихом уголке на берегу Финского залива. Это дитя предоставило ей высшее право - право материнства. А это означало очень многое: она будет жить, она сможет вырваться вместе со своим ребенком, подарившим ей жизнь, из петли блокады.

- Деточка моя, о чем ты так задумалась? Тебе ведь вредны тяжкие думы. Вставай. Ты же знаешь, наш Федор Иванович... Он будет беспокоиться. Глядишь, на всю больницу весть разнесется: где Надежда Петровна? Почему не вернулась к сроку? Еще подумают, что ты родила прямо на дороге, не дойдя до родильного дома... - С этими словами она от души рассмеялась и многозначительно посмотрела на Гюльназ, ей хотелось увидеть ее реакцию.

- Ты права, тетя Надя, вставай, пошли... вдруг действительно схватки начнутся - что я тогда буду делать, тетя Надя?

Надежда Петровна ответила сдержанно, как человек, много повидавший на своем веку:

- Не беспокойся, деточка. Такого быть не может. Я пятерых родила, каждый раз схватки начинались у меня то в поле, то в огороде, и я успевала добежать до дому. Тогда и с врачами было плохо и с родильными домами...

- Но и блокады не было... - печально добавила Гюльназ.

- Верно, не было... Потому и рожали спокойно.

Наконец Гюльназ, мысленно попрощавшись и с липой, и с морем, взяла тетю Надю под руку.

Надежда Петровна была нянечкой в больнице, где находилась Гюльназ. Она и жила при этой больнице и всегда ухаживала за самыми тяжелыми больными. Мужественно перенесла она все муки блокады. И теперь, как и все ленинградцы, радовалась, что может вздохнуть свободнее. И эту радость передавала своим подопечным.

А сегодня ей поручено, как она выразилась, ответственное задание: доставить беременную Гюльназ в ближайший родильный дом. Машины не было (об этом и мечтать не приходилось), не было и конской повозки. Значит, только пешком надо было добираться до родильного дома. Зная, что Гюльназ все еще была слаба, Надежда Петровна решила сделать все загодя. Но сегодня утром Гюльназ почувствовала первые боли и со скрытой радостью прошептала: