Григорий Федосеев - Смерть меня подождет

Падая, баран бился о карнизы скал, сломал рога, ногу, несколько ребер, стесал лобную кость над правым глазом, глубокая борозда разрезала его спину. Но эти удары о гранитные выступы задержали падение, и, вероятно, под скалою, куда он свалился, лежал глубокий снег -- это и спасло барана.

Он не погиб. Долго приходил в себя. Затем сполз под навес соседней скалы или спустился к границе леса и там провел тяжелую зиму. Раны заживали болезненно, долго. Хорошо, что у него с осени был большой запас жира, -- он не погиб от голода. Весну баран встретил на ногах. Ранняя зелень на солнцепеках и ягель на обдуваемых ветром склонах помогли быстро восстановить силы. Животное вернулось к жизни, но с обрубками рогов, хромым, окосевшим на один глаз и глухим...

-- Смотри, добра сколько, -- говорит Улукиткан, показывая на внутренности барана, залитые жиром. -- Только калека бывает такой жирный.

-- Это почему же?

-- Ты что, не знаешь? С табуном этот баран ходить не могу -- хромой и глухой; такой зверь живет все лето одно место, только кушай да спи, вот и жирный. Так бывает и с сохатым и с сокжоем.

Мы складываем мясо под плиту, заваливаем ветками. Завтра придет за ним старик на оленях. Я кладу к себе в рюкзак переднюю лопатку и кусок мяса, успевшего сжариться, пока мы управлялись с тушей.

IV. Гроза в горах. На Саге не гаснет свет. Мы торопимся на помощь. Крик воронов. Прощайте, горы!

Улукиткан с великим трудом поднимается на отрог. Он совсем размяк, точно у него не осталось ни мышц, ни костей.

-- Худо старость, совсем худо, -- с горечью говорит он, приседая на камень. -- Давно пора уходить...

-- Куда уходить?

-- К предкам. Кончать надо с тайгою. Без ног невесело тут.

-- Не торопись. Зимою отправим на курорт, там подлечишь свои ноги, желудок. Будешь как молодой.

-- Нет! Если старый олень даже три раза в году будет линять, все равно молодым не станет.

-- Ты же знаешь, какой сильный человек -- доктор!

-- Сильный, это правда. Да. однако, старость сильнее его.

Воздух неподвижен и тяжел. Стало трудно дышать. -- Гроза будет, -говорит Улукиткан, со страхом поглядывая на синеватое облако, показавшееся из-за южных хребтов. Небо помутнело. Вокруг солнца появился фиолетовый круг.

-- Ты же обещал хороший день, а видишь, что делается на небе? Если все это к ненастью -- может сорваться работа, -- говорю я не без тревоги.

-- Утром я не ошибался, не должно быть дождя, да, видно, небо решило иначе. Еще послушай старика: если дождь придет в ночь, то выпадет снег.

Вместе выходим на перевал. И с запада, из-за Джугджура, выползла туча, ее белизна слепит глаза. Еще больше потускнело небо...

Уже два часа, скоро время наблюдений, а я еще далеко от пункта. На седловине мы расходимся со стариком, он направляется в лагерь, а я иду гребнем на вершину, к Михаилу Михайловичу. Так ближе.

Отрог, по которому я поднимаюсь на вершину, к пункту, завален крупными обломками, кое-где торчат скалы. Тороплюсь, иду наперегонки со временем. Проклятый рюкзак, я слишком пожадничал, взял много мяса, вот и не могу отдышаться на крутом подъеме. Как на грех, внезапно налетает сильный ветер.

Тороплюсь. С трудом карабкаюсь по шатким камням. Но уже близка вершина. На пункте меня давно заметили. Там двое. Кажется, Нина.

-- Скорее идите сюда! У Трофима горит свет, -- кричит она, обрадованная. -- Мы ему сообщили, что я здесь!

-- Вот и хорошо, -- отвечаю я. -- Дьявол меня дернул пойти по гребню да еще с грузом, -- и я, собрав остатки сил, схватился руками за последний выступ.

-- Тебя, кажется, с полем, дружище?! -- кричит Михаил Михайлович, помогая мне выбраться на площадку.

-- Иди ты к бесу со своим полем -- я еле ноги волочу.

Он бесцеремонно стаскивает с меня рюкзак, развязывает, достает жареный кусок мяса, отщипывает край, угощает Нину, отщипывает себе и аппетитно жует.

-- Надо было больше поджарить, -- с усмешкой кольнул Михаил Михайлович.

-- Это вместо благодарности? Нина, проследи-ка, чтобы он не слишком распускал аппетит.

Нина смеется.

-- Как думаешь, Миша, тучи не помешают? Посмотри, как раздуло их.

Его рот занят, и он неопределенно мычит.

С севера продолжает набегать холодными порывами ветер. Черно-лиловые тучи, соединившись, захватили полнеба к северо-западу от нас. Под их темным сводом блекнут в сумрачной синеве далекие хребты. Воздух сух. Солнце еще удерживает за собой узкую полоску у горизонта.

-- Чувствуешь, Миша, зимой веет с севера. Надо поскорее убираться отсюда, выпадет снег, не ахти как уютно будет тут, в поднебесье!

-- Сегодня закончим, нам ведь нужна одна ночь. А тучи пройдут, с севера они обычно не задерживаются.

-- Хорошо, что ты так уверен, -- успокаиваюсь я.

Перед нами горы, залитые солнцем. Их западные гребни, урезанные сумрачными тенями, кажутся отвесными стенами. А ниже, куда веками стекаются камни, виднеются исполинские осыпи, и кое-где бродит по щелям холодный туман. Далеко направо, ближе к Охотскому морю, вздымается голец Сага, весь испещренный черными впадинами. На его тупом конусе виден солнечный зайчик -это Трофим дает отраженный солнечный свет зеркалами гелиотропа. Такие же светящиеся зайчики видны еще на трех господствующих вершинах, расположенных южнее и севернее, на расстоянии 25 -- 40 километров от нас.

Остается с полчаса времени до того, как прекратятся дневные колебания воздуха, влияющие на точность наблюдений. Мы терпеливо ждем.

-- Ты бы хотела теперь поехать в Баку? -- спрашиваю я Нину, намеренно стараясь увести ее в прошлое.

-- Непременно съездим с Трофимом. Об этом я часто думаю. Теперь там уже нет ни тех подвалов, ни карьеров, ни Хлюста... Да и о нас забыли, как о прошлогоднем ветре. И все же интересно будет увидеть знакомые места, взглянуть на них другими глазами.

-- Когда мы работали в Дашкесане, я как-то привел Трофима в милицию с крадеными часами. Следователь упорно расспрашивал о каком-то беспризорнике, Ермаке, которого они усиленно тогда разыскивали.

Нина встрепенулась.

-- Ермак?.. Его давно нет в живых, он умер и для нас, и для милиции, -и на ее лицо легла грусть воспоминаний.

-- Кто же он был?

-- Хороший парень, а для тех, кто его искал, -- главарь беспризорников.

-- А ты сожалеешь о том времени?

-- Я о нем теперь редко вспоминаю. То были другие, трудные, годы. Важно, что мы с Трофимом пережили бурю, вернулись к жизни, нашли новых друзей и еще будем с ним счастливы. Но нам нелегко достался этот перелом.

Михаил Михайлович поднимается к инструменту Туча надвигается на нас, тяжелой глыбой давит на землю. Под нею, в ожидании чего-то недоброго, распластались огромные каменные кряжи. У дальнего их края, где в темноте слились тучи с горизонтом, в бликах молний хлещет дождь. Но над нами еще солнце и лоскут прозрачной синевы.