Григорий Федосеев - Смерть меня подождет

Мы на дне ущелья. Оно никогда не продувается ветрами, воздух здесь сырой, затхлый. Слева ревет Утук.. Справа дыбятся, убегая в синеву, откосы. Небо пятнистое, чуть просматривается сквозь кроны лиственниц.

В поисках проходов через крутизну нам часто приходится вплотную прижиматься к Утуку. Река распилила глубоким шрамом дно ущелья, почти скрылась в каменную твердь, простившись с солнцем, небом, окутанная мраком. Только стланики, склонившись над пропастью, видят, как в темной глубине ее бьется в вечных судорогах Утук, силясь раздвинуть камень, очистить себе путь и обзавестись заводями, где бы можно было на минутку оборвать свой бег.

Караван наш взбирается на высокий обрыв, останавливается. Хутама, не снимая люлек с оленя, поочередно кормит сыновей, и мы идем дальше.

Наша проводница все чаще замедляет шаг, осматривается, прислушивается, то вдруг припадет к земле, ощупывает рукою чьи-то, заинтересовавшие ее, следы.

-- Однако, где-то близко люди есть. Олень тут вчера ходил, -- кричит она, догоняя меня.

-- Может, это след сокжоя? -- переспрашиваю я.

-- Не слепая, чтобы ошибиться. Говорю, люди близко есть!

-- Неужели наши? -- и я прибавляю шаг, весь наполняюсь радостью ожидания.

Слышу, где-то далеко-далеко, словно в подземелье, лает Кучум. Все чаще и сам вижу свежие следы оленей.

В ущелье становится свободнее. Небо раскинулось надо мною шире, просторнее. Справа показалась глубокая лощина. По дну ее течет большой правобережный приток Утука, собирающий воду с огромной территории, обойденной нами с юга. Река, вырываясь тугой струею из-за утесов, падает кувырком вниз по камням, точно сброшенная со страшной крутизны какой-то дьявольской силой. Ниже, среди крупных валунов, она схлестывается с седым Утуком в буйном объятии, да так, обнявшись, и мчатся обе реки навстречу новым порогам и перепадам.

Я осторожно перебредаю студеную, как лед, реку и выбираюсь на большую площадку, расклинившую тесное ущелье Утука. Если здесь есть люди, то они непременно воспользовались этой равниной и редкой лиственничной тайгою. Вдруг издалека, откуда слышался лай Кучума, доносится выстрел. Это озадачивает меня. Куда идти? Решаю сначала обследовать площадку, а затем уже идти на выстрел.

И вскоре новое открытие, да еще какое, заставляет сильно забиться сердце -- поднимаю с земли свежий окурок цигарки, свернутой из знакомой бумаги, на которой геодезисты делают свои вычисления. Как я обрадовался этой находке! Ноги сами несут меня вперед, не разбирая, что под ними -- валежник, рытвины или пни...

Вдруг позади себя слышу какой-то шорох, оглядываюсь.

-- Бойка! Бойка!.. -- исступленно кричу, узнав свою собаку.

Она с разбегу бросается мне на грудь, визжит от радости. Я прижимаю ее, ласкаю, как дорогое, родное мне существо. Где-то близко мои спутники!

А вот и Кучум. Он чертовски, как горец, ревнив. Сразу вклинивается между мною и Бойкой, и та, как всегда, по-матерински, уступает ему свое место возле меня.

Я тороплюсь дальше. События как-то сразу захватывают меня своей неожиданностью. Впереди, сквозь густые кроны лиственниц, пробился свет, деревья неохотно расступились, и я, не помня себя и не чувствуя усталости, выбегаю на поляну. И тут, среди низких стлаников, передо мною возникает чудесное, как мираж, видение -- полотняный лагерь, кажущийся сейчас целым светлым городком!

По тому, как расставлены палатки, как по-хозяйски все прибрано к месту и еще по каким-то необъяснимым признакам, давно знакомым глазу, узнаю лагерь Пугачева.

И, уж совсем пораженный, вижу среди палаток свой цветной полог, аккуратно натянутый, поджидающий меня! Значит, здесь все наши. Наконец-то мы все вместе!

Но где же люди? Ни единой живой души! Не дымится костер. Затухли дымокуры, куда-то разбрелись олени. Заглядываю в первую из палаток -- пусто. Во второй -- неубранные постели и туча комаров...

Вдруг до слуха долетает какой-то неясный звук. Я заглядываю за палатку и глазам не верю: на сложенном вдвое брезенте лежит, раскинув ноги, здоровенный мужчина, а Пугачев, нагнувшись над "заказчиком", скрипящими ножницами кроит из брезента по нему штаны.

-- Ну и вытянуло тебя, Алексей! Как чертополох, со всякими излишками. Брезента-то не хватает в длину! -- озабоченно ворчит Пугачев.

-- Сам маюсь: ни ватника не подобрать, ни сапог... Девчата смеются, стропилой зовут, -- добродушно кряхтит лежащий.

-- Вряд ли, парень, из тебя стропило-то выйдет, хлюпкий и ломкий ты, зря прозвище прилепили...

-- Заказы на пошив здесь принимаются? -- не выдерживаю я.

Пугачев изумленно оглядывается, ножницы выпадают из его рук.

-- Фу ты, господи, наконец-то! Совсем извелись, ожидая.

Мы крепко обнялись.

Невыразимо приятно почувствовать рядом этого человека, с которым пройден большой нелегкий путь. Всегда вместе -- двадцать с лишним лет, отданных исследованию окраин Союза. И всегда, разлучаясь даже на какое-то короткое время, мы скучали друг о друге, ждали встречи.

-- Бородищу-то отпустил, не узнать! -- говорю я, рассматривая Пугачева.

-- В этом-то и сила! Люди у меня на подбор, богатыри, словом не возьмешь, так я бородою их стращаю. Ничего, получается, -- смеется Трофим Васильевич и продолжает: -- Мы уже все сроки переждали. Чего только не передумали о вас. Решили начать поиски. Улукиткан с Василием и двумя парнями ушли по притоку к вершине, а я должен был подняться по Утуку. Хотел Алексею штаны сшить и трогаться. А где Трофим? Дьявол, изболелась по нему вся душа.

-- Сейчас подъедет.

-- То есть, как подъедет?

-- Попалась нам на Утуке краснощекая попутчица с оленями... Вот и они! -- На тропе послышался женский голос:

-- Мод... мод...

Пришел караван. Лагерь ожил, наполнился людским говором.

Два Трофима: Пугачев и Королев -- с детской радостью осматривают друг друга, а затем надолго сплетаются в объятиях.

Они оба -- воспитанники нашего экспедиционного коллектива, оба давно стали для меня родными. Эти люди, такие разные по своему прошлому и по характерам, ни в чем не повторяющие друг друга, связаны нерасторжимой дружбой, закаленной в труднейших походах.

-- Ну-ка, погляди на меня, воскресший из мертвых! Значит, здорово прижало на Алгычане? -- растроганно говорит Пугачев, не выпуская друга из объятий.

-- Все прошло, бурьяном поросло, стоит ли вспоминать!

-- А Нина?

Трофим некоторое время молчит, и какие-то затаенные мысли омрачают его лицо.

-- У Нины несчастье. Муж умер. Осенью поеду за ней.

-- И сразу свадьбу! -- перебивает его Пугачев.

-- Там видно будет...

-- Пронька, где ты, опять дрыхнешь, айда сюда! -- кричит Трофим Васильевич, повернувшись к палаткам.

-- Тут я, -- слышится оттуда.

-- Собирай котомку и догоняй Улукиткана, пусть возвращается.