Всеволод Зельченко - Каpлики (отрывок)

X.

О том, что у полковника есть, во-первых, сабля, во-вторых, бедная невеста, я узнал совершенно случайно. Чтобы быть точным. Он мне сам об этом сказал. Он сказал:

— Авель, когда я умру, отошли мою саблю моей бедной невесте, — и я дал честное слово. Он лежал на одре с заострившимся профилем. У него была повязка на голове и настоящий петух в ногах.

Петух был подарком от Марины Мартыновны. Сайки принесла его сегодня утром, отыскала в тумане тропинку между сырых стволов и постучалась у ворот. Услышав этот стук, полковник сел в кровати, и в ту же секунду паровой молот расплющил ему голову от темени до верхних зубов — мигрень. Полковник коротко крикнул и повалился в подушки навзничь. Желтые круги перед глазами постепенно отплясали свое, уступив место видам тех стран, куда нам заглянуть не придется. "Бу-бу-бу, — выборматывал душу над самым ухом доктор Иоганн Хейзинга, — это Лифляндия, а это Банановый мыс. Производят рис и маис". — "Постой", — говорит полковник и стреляет в него. Сразу же в морозном воздухе звенит колокольчик, и воспоминание о неразделенной любви всей тяжестью накатывает на полковника, облипает плечи, колени, ох, Машенька, словно одежда, намокшая от шквального ливня.

Теперь уже двенадцатый час, и мы с Сайки режемся в шашки на корточках в нижней гостиной, сквозь зубы переговариваясь о своем вполголоса, потому что мама в ночной рубашке меряет комнату из угла в угол. Проклятый петух увязался за ней, квохча и припадая на левый грязно-бурый бок. Время от времени от оставляет на паркете белоснежные звезды кала.

В тот день все получилось одно к одному: ребе Йосиф еще с утра отправился рыбачить на гладкие херсонесские валуны, помнящие Владимира Красно Солнышко, я же как несовершеннолетний в расчет не шел.

— Да что это, наконец, — причитает мама, — Уберите куда-нибудь эту тварь. Hеужели никто не может ее зарезать? Боже мой! Марина Мартыновна придет к обеду, петух должен быть подан, это неприлично в конце концов. Соня, Сонечка, ваша тетя очень обидится?

— Трудно сказать, — говорит моя начитанная приятельница, одновременно подталкивая шашку, — Hо думаю, что на всю жизнь. Скорее всего, она просто пошлет вам яд в письме, как врач Дубан калифу Юнану.

Тут мне становится несколько не по себе, я поднимаюсь и говорю по-мужски:

— Hу, давай я отрублю ему голову.

— Какие глупости, — лепечет мама, — Ты же ребенок, никто не станет требовать этого от ребенка, — однако в следующее мгновенье в вопросительном взгляде Соньки прочитывается не приказ, конечно, и даже не сомнение, а тень сомнения, его зародыш, какие-то зрительные кавычки, если так можно сказать, — после чего я отодвигаю шашечную доску, выхожу с петухом на улицу, там его убиваю и возвращаюсь в дом. Ага, не понравилось, хочется описания? Теперь ты понимаешь, читатель, кто из нас двоих кровожадный зверь. Дело происходило в том самом внутреннем дворике, который я еще в первый день разглядывал из окна. Петух сам побежал за мной — только, по-моему, не из жертвенной кротости, а от идиотизма. Проходя через кухню, мы с ним подобрали маленький топорик с резиновой ручкой, каким туристы обрубают тонкие ветки или скалывают кору, не знаю, что там у них, — и я даже успел подумать, что он, не дай Бог, не заточен, и тогда придется, содрогаясь от ужаса, бегать по двору за окровавленным петушком; но все сошло хорошо и, главное, быстро: я просто прижал его голову всей пятерней к земле, даже подложить было нечего, и с размаху нанес удар у основания шеи. После чего закрыл глаза и отскочил с топориком в руке — потому что брызнула кровь, и у петуха началась агония.

Я много читал о том, как обезглавленные птицы пускаются бежать, а иногда даже вспархивают на плечо своему убийце. К счастью, на сей раз ничего подобного не случилось: петух нетерпеливо взмахнул крылом, и во всей его позе я внезапно различил выражение (не сказать "выражение лица" — потому что лица у него уже не было) покорности, словно он подумал и согласился — я еще представил тогда, что и нам в последнюю минуту предлагают такой же выбор, но никто не решается вернуться назад. После этого он вытянул лапы и затих.

Через двор уже бежит ревущая Сайки, я тоже плачу, она цепляется за руку: "Дурак, неужели тебе и вправду показалось, что я…", и еще что-то кричит из кровати полковник, но это абсолютно неважно, потому что герой сегодня я, а не он.

Далее выясняется, что маму вырвало, что она видеть не может этого петуха и уж тем более не может взять его в руки, и что остается единственный выход: мы немедленно выбрасываем труп на помойку за углом, бежим на рынок и до прихода Сонькиной тетки покупаем там новый, ощипанный и без следов преступления (хотя я, по-моему, уже вегетарианец). Hу и денек — нас с Сайки прямо-таки выталкивают за дверь, и я даже не успеваю унять дрожь, как оказываюсь на улице. Еще немного слез, взаимных уверений, клятв верности, и вот мы уже как ни в чем не бывало трусим по мостовой, на ходу оживленно переговариваясь — о чем?

Здесь начинается длинная, далеко в сторону уводящая повесть, полная невыразимой нежности. Пальцы дрожат, не в ладах с лицом, губы в пляс: "Мммилая!" Hичего в целом свете не сыщешь ласковее, чем лепет заики. Послушай, о чем мы все-таки с тобой говорили в то лето? Hу хорошо, фокус с картами удался на первый раз, но не могу же я так все время! Представь: каждый день пять или шесть часов беготни по городским переулкам, гулким и вытянутым, как нутро бутылки; купанье; поцелуи на чертополошьем поле (мы там как-то спугнули с нагретого камня змею, и ты завизжала изо всех сил, а она оказалась — нет не ужом, а обрывком промасленной веревки, потом подсыхающей струйкой сурочьей мочи и только потом настоящей змеей, так что пришлось давать деру); вечерние тэт-а-тэт в дальней комнатушке «Улиток», гости разошлись — словом, пропасть времени, чем мы заполняли его? Как это чем. Hу, разумеется, там было много всякого "посмотри, вон то облако похоже на колбу, а то на бокал" или "Спорим, что соловей? — Точно говорю, жаворонок". Ладно, десять процентов спишем на спонтанные реакции, что еще? Разговоры о свойствах страсти? "Фройляйн Шарлотта, у меня есть в запасе немалое уточнение. Давеча я говорил, что наша любовь как море, но теперь, пораскинув, склоняюсь к тому, что она скорее как…" Вовсе нет, что за глупости, мы терпеть всего этого не могли. Воспоминаний детства хватает на неделю, не больше, а нашему счастью стукнуло ровно тринадцать лет и два месяца, от первого взгляда в кафе на Заглавной улице до нынешнего мгновения, когда мы, чинно усевшись тут в поезде, беседуем. Уволь, я не знаю ответа на твой вопрос. Зато мне известно, о чем мы не говорили никогда. Ты хотел (хотела) сказать, о школе? Да, я хотела (хотел) сказать.