Константин Вагинов - Козлиная песнь (сборник)

Татарин опытной рукой, подойдя к постели, нащупал одеяло, подошел к столику, постучал, посмотрел, не проели ли столик черви.

– Не годится, – сказал он. – Пальто есть? Брюки есть? Пальто, брюки куплю.

– Да что ты, я тебе уже все давно продал! – рассердился бывший неизвестный поэт.

– Зачем неправда говоришь, в шкапу что? – Татарин, подойдя, распахнул дверцы.

– К чему тебе? потом новые купишь! – Он стал рассматривать брюки.

– Да вот ковер в углу, – согласился хозяин комнаты.

– Кровать продаешь? – спросил татарин.

Походив вечером по комнате, бывший поэт отправился в достопримечательнейшее здание.

Он поднялся по лестнице. Согнувшись, уплатил мзду.

Против лысого молодого, румяного крупье сидел Асфоделиев и проигрывал аванс, полученный утром в редакции.

– Ах, Агафонов, – протянул ему руку Асфоделиев, – где вы пропадаете?

– Я занят.

– Чем же вы заняты? – удивился Асфоделиев.

– Не будем об этом говорить, – уклонился лысеющий молодой человек, – я пришел сюда поразвлечься, а не говорить о занятиях.

Асфоделиев посмотрел на него. «Нервничает», – подумал он.

– Прекрасна жизнь, – начал философствовать Асфоделиев. – Надо брать от жизни все то, что она дает. Посмотрите на эти прекрасные пальмы, – и плавным движением Асфоделиев указал на чахлые растения, – слышите, музыка!

Он подошел с Агафоновым к стеклянным дверям. Оттуда неслась шансонетка.

– Взгляните на лица, дышащие азартом, посмотрите, как горят у них глаза, как скребут игроки ногтями сукно.

Но всего этого бывший поэт не видел. Он видел, что крупье опускают с каждого круга десять процентов в разрез стола на нужды народного просвещения, а всякую подачку прячут в жилетный карман, говоря: «мерси». Что все они лысы, упитанны, одеты по последней моде, что растратчики и взяточники толпятся у столов и проигрывают деньги на нужды народного просвещения, что они, присвоив деньги в одном ведомстве, добровольно отдают их другому.

Здесь не было ни дам с крупными серьгами, ни играющих бедер созданий, здесь игра не соединялась с сладострастием; правда, некоторые игроки волновались, все же, несмотря ни на что, они надеялись выиграть.

– Вы романтик, – обернулся бывший неизвестный поэт к Асфоделиеву, – вы скверный, большой ребенок, неужели вы не чувствуете огромной серости мира. Я прихожу сюда, потому что мне нечего делать, потому что после того, как я не сошел с ума, я чувствую себя кукишем.

– А вы пытались сойти с ума? Какой вы романтик! – уязвил бывшего поэта Асфоделиев.

– Конечно, я не пытался, – пошел молодой человек на попятную, – я это к слову сказал. Что вы, в самом деле считаете меня дураком?

– Бросьте, – сказал Асфоделиев. – Никто так не уважает вас, как я, и никто не любит так ваших писаний. Человеку нужна мечта, вы даете мечту – чего же боле?

– Никакой никогда мечты я не давал, – отвечал Агафонов.

Уже несколько часов сидели прибывшие в ресторане при клубе. Уже было выпито около дюжины пива и отдельные рюмочки скверного коньяку, и уже приступили к красному вину. И на эстраде появился хор цыганок и запел свои старые песни, и ходил цыган с гитарой и, топая, аккомпанировал, и отделились от толпы две цыганки в своих пестрых платьях, обутые в красные туфельки, и началось трепетание.

– Ерунда, какая ерунда, – пробормотал Агафонов и прошел в игорный зал, сел на освободившееся место.

Две цирцеи встали позади него.

Чувствуя, что на его плечи облокачиваются, Агафонов повернул голову.

– Не мешайте, – оттолкнул он, – прошу вас!

Те, вздернув носики, отошли.

Агафонову стало неприятно: «Раньше я совсем иначе относился к ним».

К вставшему крупье подлетели два игрока и стали извиняться и упрашивать дать в долг. Тот отходил, отказывая, они следовали за ним по пятам. Асфоделиев и Агафонов уходили. За ними шли две цирцеи, затем цирцеи отстали.

– Прелестно, – говорил Асфоделиев, – прелестно…

– Вот что, – прервал Агафонов Асфоделиева, – не смогу ли я у вас переночевать?

В кабинете у Асфоделиева горела фарфоровая люстра.

Огромный, александровского времени, письменный стол, с канделябрами в виде сфинксов, стоял против дверей. На нем до середины высоты комнаты пирамидами возвышались недавно вышедшие книги, книжки и книжечки, все аккуратно разрезанные и снабженные бумажными закладками. На шкафах красного дерева, недавно доставленных, стоял Гете на немецком языке и Пушкин в Брокгаузовском издании. На столах лежали иллюстрированные «Евгений Онегин» и «Горе от ума» в издании Голике и Вильборг.

– Извините, – сказал Асфоделиев, – моя жена спит.

Поставил бутылку водки и огурцы.

До глубокой ночи Агафонов произносил свои стихи.

– Как это глупо, – прервал он себя, – ничего я не слышал.

В три часа ночи он встал:

– Какое идиотство считать вино средством познания.

Он увидел себя блуждающим:

– Что я для города и что он для меня?

– Утро! – подошел он к окну. Сел на диван и раскрыл рот.

Лучи чуть теплого солнца осветили заметную лысину. Агафонов лежал на диване. Одна нога в фиолетовом носке высовывалась из-под одеяла.

Лучи спустились и осветили плечи, затем чуть-чуть вспыхнула рюмка у пустой бутылки.

Агафонов проснулся – его трогали за плечо.

– Извините, милый мой, – сказал Асфоделиев. – Мне привезли шкаф маркетри.

За Асфоделиевым стоял шкаф; два носильщика курили махорку.

Вечером Агафонов читал в малознакомом ему семействе.

Как всегда в таких случаях, был приготовлен чай, различные бутерброды, печенье, конфеты и варенье, но, как почти всегда, отсутствовало вино.

Агафонов, как почти всегда, опоздал и явился, когда его уже не ждали.

За чайным столом он стал читать стихи.

– Скажите, – обратилась к нему девушка, – имеют ваши стихи какой-либо смысл или никакого не имеют?

– Никакого, – ответил Агафонов.

– Я полагаю, – заметил кооператор, – что бессмысленных стихов писать не стоит.

После чая молодые люди и барышни сели в уголок и стали рассказывать друг другу анекдоты. Девушка с волосами, обесцвеченными перекисью водорода, первая начала.