Николай Лесков - Божедомы

– Да; ну тогда это вам нельзя ставить и в суд, а вы спросите любого сельского жителя: кто в деревне лучший человек? – почти без исключения всегда лучший сын церкви: лучший христианин, лучший прихожанин.

– Впрочем, откупа уничтожены экономистами, – перебросился вдруг Омнепотенский. – Они утверждали, что чем водка будет дешевле – тем меньше будут пить.

– Что ж, экономисты ведь такие же люди, как и все, и могут заблуждаться.

– А между тем они с уверенностию отрицали всякую другую теорию, которая не их.

– Это тоже общий недостаток всех теоретиков, а в такие форсированные времена, какие мы переживаем, ошибаться и нетрудно.

– Старые времена очень хороши были, – с язвительностию заметил Омнепотенский.

– Всегда добро было перемешано со злом, и за старые времена ратовать не стану. Уже они тем виноваты, что все плохое в новом режиме приготовлено долголетним старым режимом.

– Новые люди стремятся вперед.

– И очень шибко, – согласился Туганов, – шибче, чем это может быть полезно: они порвали связь с прошлым, с историей, и… с осторожностью. Это небезопасно.

– Для кого-с?

– Прежде всего для них самих.

– Отчего для них?

– Да их могут уволить.

– Шпионы?

– Нет, просто мошенники.

– Мошенники-и!

– Да. Они ведь всегда заключают узурпациею все сумятицы, в которые им небезвыгодно вмешаться замаскированным. Вот здесь и погибель всего. И это сделает не правительство, не партионные враги, а просто всё это пошабашут мошенники, и затем наступит поворот.

Вышла маленькая пауза. Омнепотенский бросил тревожный взгляд на Бизюкину, но ничего не прочел в ее взгляде. Его смущало, что Туганов просто съедает его задор, как вешний туман съедает с поля бугры снега. Учитель искал поддержки: он взглянул в этом чаянии на Термосёсова, но Термосёсов даже как будто с умыслом на него не смотрит; как будто просто дает чувствовать, что ты, брат, совсем особая сторона, и я тебя и знать не хочу.

Варнава понял, что надо было или прибавлять энергии и идти отчаяннее и смелее, или просто бросить все и ретироваться.

Он выбрал первое.

– По моему мнению, – сказал он, – что бы кто ни говорил, а все-таки нынешние времена гораздо лучше прежних.

– Еще бы. Бессудная земля лежала как блудница, лишенная права свидетельствовать за себя, а нынче она судит себя своей совестью.

– Да суд-с… Что ж, суд всего не устроит. Устроит все…

– Более широкая свобода, – подсказал Туганов, видя, что Омнепотенский оробел.

– Да-с, – смело ударил Омнепотенский.

– Ну да, да, да: к ней всё и идет.

– А вы знаете ли, что свобода не дается, а берется. Кто вам ее даст?

– Да порядок, или лучше сказать, беспорядок вещей убедит, что ее надо дать для общей пользы.

– И выходит, что все это, за что стоят консерваторы, может отлично лопнуть, – совсем неожиданно сказал Омнепотенский.

– Да, к сожалению, это не представляется невозможным, – опять не противоречил ему Туганов.

– И тогда опять лучшие люди будут гибнуть.

– Да, как и всегда бывало, – отвечал Туганов.

– Ну и выходит все-таки, – сказал Омнепотенский, – что все, как оно есть, так вечно оставаться не будет.

– Про то же тебе и говорят, – отозвался из-за стула дьякон Ахилла.

– А вам про что же говорят, – поддержал дьякона в качестве единомышленника Термосёсов.

– Я говорю, что радикальное тут надобно лекарство, – отвечал всем зараз сконфуженный Омнепотенский.

– Конечно, радикальное. Пармен Семенович вам про то и говорят, что радикальное, – внушал Термосёсов, нарочно как можно отчетистее и задушевнее произнося имя Туганова.

– А это радикальное лекарство не опека, а опять-таки…

– Опять-таки свобода, – досказал, поднимаясь с дивана, Туганов, – и свобода, почивающая на том доверии, которое имеет Государь к народу, разбивая его вековое рабство, не боясь всех пуганий.

– Однако, как это скучно толковать с ними, – шепнул он, выходя из-за стола, Туберозову, но не получил от него никакого ответа, а снова был атакован Варнавой.

– Позвольте, мне кажется, вам, верно, не нравится, что теперь все равны.

– Нет-с, мне не нравится, что не все равны. – Омнепотенский остановился и, переждав секунду, залепетал:

– Все, все должны быть равны.

– Да ведь Пармен Семенович вам это и говорят, что все должны быть равны! – отгонял его от предводителя Термосёсов. – О чем вы спорите? Вы сами не знаете, о чем вы говорите.

– Чурило ты! – отозвался к Варнаве Ахилла.

– Ах оставьте, сделайте милость, я не с вами и говорю, – отрезал Ахилле Омнепотенский. – Я говорю, что все должны быть равны.

– Да с вами именно об этом никто и не спорит, – успокоил его Туганов.

– Вам, верно, Англия нравится, – метнул ему Варнава. – Эти перелеты Омнепотенского более не сердили Туганова и даже показались ему вдруг очень забавными.

– Да, мне очень нравится Англия, – отвечал он.

– Вот видите: я это отгадал! – воскликнул Омнепотенский. – Она именно в том, верно, вам нравится, в чем мы на нее похожи.

– Но там же-с лорды есть, лорды, лорды.

– Да, там это старо и подгнивает уж, а у нас недавно свои новые лорды заведены.

– Наше дворянство тоже не новость-с.

– Да-да, что же дворян считать: они уже выведены в расход и похерены.

– А вам, конечно, и досадно, и жаль, что исчезли сословные привилегии.

– Нет, мне жаль, что они не исчезли, а даже вновь создаются: исчезли лорды грамотные, теперь безграмотные учреждены.

– Кто же это такие, это привилегированное у нас сословие? – спросил Омнепотенский.

– Мужики.

– Что-о-с! Да в чем же заключаются их привилегии?

– А в чем заключаются привилегии лордов?

– Не знает, – громко буркнул Термосёсов.

– Позвольте-с!

– Да ничего, – не знаешь, – отозвался Ахилла.

– Наши мужики имеют свой сословный суд, которого кроме их никто не имеет.

– Да вот вы как! – отвечал Омнепотенский.

– А вы как?

– А вы же как? – смеясь, отозвался в ноту Туганову Термосёсов.

– Я имею об этом свои суждения, – отвечал раскрасневшийся Омнепотенский.

– Да разве, разве обо всяком предмете можно иметь несколько суждений? – ядовито обрезывал его Термосёсов.

– Одно будет справедливое, другое – несправедливое, – проговорил Дарьянов.

– Ведь правда-то одна бывает или нет? – внушал Варнаве дьякон.

– Между двумя точками только одна прямая линия проводится, вторую – не проведете, – втверживал Термосёсов.

– И прямая всегда будет кратчайшая, – пояснял Дарьянов.

Туганов в душе смеялся над этой дружной поддержкой, которую встретило его последнее шутки ради сказанное замечание, а Омнепотенский злился.

– Да это что ж? ведь этак нельзя ни о чем говорить, – кричал он. – Я один, а вы все вместе говорите. Этак хоть кого переспоришь. А я знаю одно, что ничего старинного не уважаю и что теперь надо дорожить всякими средствами, чтобы образовать народ.