Николай Лесков - Пламенная патриотка

– Это танцуют чардаш : я вам советую обратить на них внимание, – проговорила княгиня. – Вы это не часто встретите: чардаш никто не сумеет так исполнить, как венгерцы. Кучер, подъезжайте ближе.

Кучер тронул вперед, но едва лошади переступили два шага, он остановил их снова.

Мы, конечно, подвинулись, но все-таки стояли еще слишком далеко, чтобы иметь возможность рассмотреть танцоров, а потому княгиня еще раз сказала кучеру подъехать ближе. Он, однако, казалось, не слыхал этого повторения, но зато, когда княгиня сказала ему то же самое в третьи, кучер не только тронул вожжи, но звонко хлопнул бичом и сразу выдвинул экипаж на самую середину лужайки.

Теперь мы все могли видеть в подробностях и сами были на виду у всех. Несколько человек из сидевших за столами при щелке бича оглянулись, но сейчас же опять обратились к танцорам, и только со ступеней нижней террасы на нас смотрел один толстый кельнер, но как будто ожидал какого-то надлежащего момента, когда между им и нами должен произойти обмен соответствующих взаимных сношений.

Я старался самым добросовестным образом исполнить совет моей дамы и хотел глядеть на чардаш, не сводя глаз, но случайное обстоятельство привлекло мое внимание к другому.

Едва мы остановились, как кучер слегка полуоборотился к экипажу и сказал:

– Kaiser! [1]

– Wo ist der Kaiser? [2]

Кучер вместо ответа повел оттопыренным мизинцем перчатки в левую сторону, к противоположному концу поляны, где при таком же перекрестке, как тот, с которого мы выехали, теперь виднелись две конские головы светло-буланой, золотистой масти.

Видны были только две эти прекрасные головы в наборных уздечках с бирюзовыми пукальками, а самый экипаж оставался на таком расстоянии, на каком сначала хотел удержать нас наш кучер.

«Это, – подумал я себе, – в самом деле очень деликатно, но зато он оттуда ничего хорошего не увидит, да и на себя не дает нам полюбоваться. А это досадно».

Только не нужно было досадовать: в эту самую минуту, глядя по направлению, где стояли лошади, я без всякого затруднения увидал высокого, немножко сутуловатого, но бравого мужчину, в синей австрийской куртке и в простом военном кепи.

Это и был его апостолическое величество, старший член дома Габсбургов, царствующий император Франц-Иосиф. Он был совершенно один и шел прямо к расположенным на лужайке столам, за которыми сидели венские сапожники. Император подошел и у первого стола сел на скамейку с краю, рядом с высоким работником в светло-серой блузе, а толстый кельнер в ту же самую секунду положил перед ним на стол черный войлочный кружочек и поставил на него мастерски вспененную кружку пива.

Франц-Иосиф взял кружку в руки, но не пил; пока длился танец, он все держал ее в руке, а когда чардаш был окончен, император молча протянул свою кружку к соседу. Тот сразу понял, чту ему надо сделать: он чокнулся с государем и сейчас же, оборотясь к другому соседу, передачею чокнулся с ним. С этим враз, сколько здесь было людеи, все встали, все чокнулись друг с другом и на всю поляну дохнуло общее, дружное «Hoch!». Это «hoch» здесь кричат не громко и без раскатов, а так, как будто хорошо вздохнут от сердца.

Император осушил кружку за единый вздох, поклонился и ушел.

Буланые кони умчали его назад тою же дорогою, по которой, вслед за ним, уехали и мы. Но с нами теперь ехала значительная сила произведенного этим случаем впечатления, и вся она местилась главным образом в Анне Фетисовне. Девушка, к немалому нашему удивлению, плакала!.. Она сидела перед нами, закрыв глаза белым носовым платком, и прижимала его руками.

– Анна Фетисовна! что с вами? – отнеслась к ней с доброй и ласковой шуткой княгиня. Та продолжала плакать.

– О чем вы плачете?

Анна Фетисовна открыла глаза и проговорила:

– Так, – ни о чем.

– Нет, в самом деле?

Девушка глубоко вздохнула и отвечала:

– Ихняя простота мне трогательна.

Княгиня подмигнула мне и, шутя, сказала:

– Toujours serville! C'est ainsi que I’on arrive aux cieux. [3]

Но шутка как-то не бралась за сердце. Волнение Анны Фетисовны давало иной смысл этому пустому случаю.

Мы возвратились в отель и застали здесь еще одного гостя. Это был австрийский барон, который собирался в Россию и учился по-русски. Мы пили чай, а Анна Фетисовна нам прислуживала. Говорили о многом: о России, о петербургских знакомых, о курсе наших денег, о том, кто у нас всех лучше проворовался, и, наконец, о нашей сегодняшней встрече с Францем-Иосифом.

Весь разговор шел по-русски, так что Анна Фетисовна должна была все от слова до слова слышать.

Княгиня рассказывала мне не совсем «легальные» вещи из придворных буколик и политических рапсодий. Барон улыбался.

Всего этого я не имею нужды вспоминать, но одно считаю уместным заметить, что многие черты характера австрийского императора собеседница моя старалась мне истолковать в смысле искания популярности .

Этот трактат о популярности или, вернее сказать, о популярничанье, был развит с особою подробностию и с примерами, в числе коих опять выпрыгнула сегодняшняя кружка пива. И, – моя вина, если я ошибаюсь, – мне казалось, что это делалось гораздо менее для нас, чем для Анны Фетисовны, которая во все время то входила, то выходила, подавая что-нибудь нужное своей госпоже.

Это был какой-то женский каприз, который увлек мою соотечественницу до того, что она перешла от императора к народу или к народам, к австрийцам и к нам. Ей даже нравилось, как «венские сапожники» держали себя «с достоинством» , и затем она быстро переносилась на родину, к нашим русским людям, к их пирам и забавам, к зелену-вину, и опять к слезам и к расстройству впечатлительной Анны Фетисовны.

Это уже говорилось по-французски, но барон все-таки только продолжал улыбаться.

– Мы еще спросим у моей почтенной Жанны ее мнения, – сказала княгиня и, когда девушка пришла за чашкою, хозяйка сказала:

– Анна Фетисовна, вам ведь сегодня очень понравился здешний король?

– Да-с, очень понравился, – скоро отвечала Анна Фетисовна.

Княгиня шепнула мне: «она злится», и продолжала вслух:

– А как вы думаете, если бы он приехал к нам в Москву, под качели?

Девушка молчала.

– Вы не хотите с нами говорить?

– Для чего же ему к нам, в Москву, приезжать?

– Ну, а если бы взял да и приехал? Как вы думаете: присел ли бы он к нашим мужичкам?

– Зачем же ему к нашим приседать, когда у него свои есть, – отвечала Анна Фетисовна и поспешно ушла с пустою чашкою в свою комнату.

– Она положительно злится, – сказала по-французски княгиня и добавила, что Анна Фетисовна пламенная патриотка и страдает страстию к обобщениям.

Барон все улыбался и скоро ушел. Я ушел часом позже.

Когда я простился, Анна Фетисовна, со свечою в руке, пошла проводить меня по незнакомым переходам отеля до лестницы и неожиданно сказала: