Николай Лесков - Полунощники

«Я, – говорит, – приказание исполнил, а мне самому совестно».

– Вон тебе как!

– Да еще что! Как она ему ответила, что не обижается, и руку свою подала, так он у нее и руку поцеловал и говорит:

«Простите меня, вы праведница».

– А замуж она, стало быть, так уж и не пойдет?

– Мать ее спрашивала: не дала ли она обет, чтобы после смерти первого жениха ни за какого другого не выходить? Она отвечала, что «обета не давала». По-ихнему ведь тоже и обет давать будто не следует. Старуха добивалась, что, может быть, она в разговорах покойнику обещалась ни за кого не выходить? И этого, говорит, нет.

«Ну так, может быть, еще обрадуешь меня, выйдешь замуж?»

И на это тот же ответ:

«Не знаю, мама, но только не думаю».

«Отчего же?»

«Со мной, мама, жить очень трудно».

Сама так и созналась, что с нею жить – ад. А потом в день именин матери такой дар поднесла, что говорит:

«Мамочка! я ваша! я сегодня, в ваш день, решилась и подарила себя служить вам и бедным людям. Я замуж не пойду».

Так и остается и так и живет теперь вековушею. Вместо того, чтобы народить своих детей да их в ласке нежить и им свой остаток капитала передать, она собрала опять беспортошную детвору, да одевает их, да поет им про лягушку на дорожке.

Собеседницы умолкли, – Марья Мартыновна, вероятно, наслаждалась удовольствием, что довела до конца сказание, в котором ее главный враг, Клавдинька, была опозорена; а Аичка не отзывалась – может быть, потому, что опять куда-то перенеслась и о чем-то думала.

Это и подтвердилось.

После довольно продолжительной паузы она вздохнула и сказала:

– Как мне это все-таки, однако, удивительно!

– Что такое?

– Представьте, что я у себя точно такого же дурака знаю.

– Мужчину?

– Да, и очень интересный, а вот и в нем сидит точно такая же глупость.

– Что же, как он в своем поле уродует?

– То же самое, как и эта: ничего ему не нужно – ни вкусно есть, ни носить красивое платье, и ничто на свете.

– И любовь женская не нужна?

– Представьте – тоже не нужна!

– Этого никогда быть не может! Это при каком хочешь положении из моды не выходит!

– Нет, то-то и есть, что выходит!

– Ни за что не поверю!

– Да как же вы не верите, когда я вас уверяю!

– А я, моя дорогая, не верю. Мужчину женской фигурой всегда соблазнить можно.

– А я вам, моя дешевая, говорю, что и не соблазните.

Марья Мартыновна как будто поперхнулась, но оправилась и договорила:

– Разумеется, мое время прошло.

– Хоть бы ваше и время не прошло и хоть бы в вас иголки не было, а ничего не убедите…

– Отчего же это?

– Оттого, что у них все нечеловеческое – они красоту совсем не обожают, а ищут всё себе чего-то по мысли, и потому если из них кого полюбить, то с ними выйдет только одно неудовольствие.

– А он тебе очень нравится?

– Почему вы знаете?

– Неужли же не видно! Ты тем все и портишь, что свои чувства ему оказала.

– Ничего я не порчу, а я ему просто противна.

– Как нищему гривна?

– Нет, совсем противна.

– Как же этакая молодая, богатая – и противна? Что же это за дурак выдающийся!

– Не дурак, а вот в этом же самом роде, как ваша Клавдинька: все тоже смотрит в Евангелие и все чтоб ему жить просто да чтоб работать и о гольтепе думать, и в этом все его пустое удовольствие.

– И будто уж нельзя его всем твоим капиталом привлечь?

– Ах, да на что ему капитал, когда ему больше того, что есть, ничего не надобно! Ему вкусный кусок положите, а он отвечает: «Не надо, я уже насытился»; за здоровье попросите выпить, а он отвечает: «Зачем же пить? – я не жажду»!

– Ну, что это взаправду за уродство!

– Да, я так жить ни за что не хочу.

– Разумеется; пусть он себе берет такую и жену, к их фасону подходящую.

Но Раичка, услыхав это, вскрикнула:

– Что-о-о! – И сейчас же резко добавила, что она этого никогда не позволит.

– Лучше на столе под полотном его увижу, чем с другою!

– Что же, и это можно, – успокоила ее мирным тоном Мартыниха.

Раичка понизила голос:

– То есть что же… разве вы это можете?

– Под полотно положить?

– Да… но ведь за это отвечать можно.

– Стоит только ему рубашку выстирать да на ночь дать одеть… вот и все.

– Ишь какая вы вредная!

– Да ведь я это для тебя же! – сконфуженно остановила ее Мартыниха.

– Нет, а как вы смели для меня это подумать! Рубашку вымыть!

– Ну, оставь, пожалуйста: видишь, чай, что я пошутила!

– Пошутила!.. Нет, вы думали, что уж влюбленную дуру нашли, и я вам дам такое поручение, что в ваших руках буду! Я не дура!

– Да кто ж тебе говорит, моя дорогая, что ты дура!

– То-то и есть, моя дешевая!

– Фу ты господи!

– Да, да, да.

– Так как же ты жить хочешь?

– Чтобы он был мой муж и жил, как я хочу, и больше ничего.

– Так ты бы ему лучше прямо так и изъяснила, что: «люблю и женись!»

– И вот, представьте же себе, что я уже до этой низости дошла, что и изъяснилась.

– И что же он – возвеличился?

– Нимало, а только пожал мне руку и говорит: «Раиса Игнатьевна, вы на этот счет ошибаетесь!» Меня даже в истерику и в слезы бросило, и я говорю: «Нет, я вас люблю и весь капитал вам отдам». А он…

Аичка вдруг всхлипнула и заплакала.

– Полно, полно, приятненькая, убиваться! – попросила ее Марья Мартыновна.

– Не гладьте меня, я не люблю! – скапризничала Аичка.

– Ну, хорошо, хорошо, я не буду. Что же он тебе сказал?

– Не верит, дурак.

Послышались опять слезы.

– Ну, значит, он или бесчувственный, или беспонятный, – решила Марья Мартыновна.

– Нет, он не бесчувственный и даже очень понятный; а он говорит: «Вы в ваших чувствах ошибаетесь – это вы мою презренную плоть любите и хотите со мною своих свиней попасти, а самого меня вы не любите и не можете меня полюбить, потому что мы с вами несогласных мыслей и на разных хозяев работаем; а я хочу работать своему хозяину, а свиней с вами пасти не желаю».

– Что же это такое?.. И к чему это?.. Каких свиней пасти и на каких разных хозяев работать? – протянула недоуменно Марья Мартыновна.

– А вот в том и дело, что если не понимаете, то и не спорьте! – дрожащим от гнева голосом откликнулась Аичка и через минуту еще сердитее добавила: – По-ихнему, любовью утешаться – это значит «свиней пасти».

– Тьфу!

Мартыновна громко плюнула и вскрикнула:

– Свиньи! Ей-богу, они сами свиньи!

– Да, – отвечала Аичка, – и он еще хуже говорил… Он ответит…

– За что, приятная, за что? Что он еще… чем тебя оскорбил?

– Он меня ужасно оскорбил… он сказал, что я не христианка, что со мною христианину жить нельзя и нельзя детей в христианстве воспитывать…

– Ах, за это ответит!

– Да, я ему это и сказала: «Я говею и сообщаюсь, а вы никогда… Кто из нас – христианин?»