Аркадий Аверченко - Рассказы

И вот мы едем в Россию.

В Вержболове поздоровались с жандармом, а Сандерс, изнемогая, остановил носильщика и сказал:

– Я хочу услышать от тебя хоть одно русское слово. Истосковался. Скажи мне его, это слово, вот тебе за это целковый.

– Мерси, – ответил расторопный носильщик. Пахло щами.

КОНЕЦ

– Должен вам сказать, что вы все – смертельно мне надоели.

– Меценат! Полечите печень.

– Совет не глупый. Только знаешь, Мотылек, какое лучшее лекарство от печени?

– Догадываюсь: всех нас разогнать.

– Вот видишь, почему я так глупо привязан к вам: вы понимаете меня с полуслова. Другим бы нужно было разжевывать, а вы хватаете все на лету.

– Ну, что ж… разгоните нас. А через два-три дня приползете к нам, как угрюмый крокодил с перебитыми лапами, начнете хныкать – и снова все пойдет по-старому.

– Ты, Мотылек, циничен, но не глуп.

– О, на вашем общем фоне не трудно выделиться.

– Цинизмом?

– Умом.

– Меня интересует один вопрос: любите вы меня или нет?

– Попробуйте разориться – увидите!

– Это опасный опыт: разориться не штука, а потом, если увижу, что вы все свиньи, любящие только из-за денег, – опять-то разбогатеть будет уже трудно!

– Я вас люблю, Меценат.

– Спасибо, Кузя. Ты так ленив, что эти четыре слова, выдавленные безо всякого принуждения, я ценю на вес золота.

В большой беспорядочной, странно обставленной комнате, со стенами, увешанными коврами, оружием и картинами, – беседовали трое.

Хозяин, по прозванию Меценат, – огромный, грузный человек с копной полуседых волос в голове, с черными, ярко блестящими из-под густых бровей глазами, с чувственными пухлыми красными губами – полулежал в позе отдыхающего льва на широкой оттоманке, обложенный массой подушек.

У его ног на ковре, опершись рукой о края оттоманки, сидел Мотылек – молодой человек с лицом, покрытым прихотливой сетью морщин и складок, так что лицо его во время разговора двигалось и колыхалось, как вода, подернутая рябью. Одет он был с вычурной элегантностью, резко отличаясь этим от неряшливого Мецената, щеголявшего ботинками с растянутыми резинками по бокам и бархатным черным пиджаком, обильно посыпанным сигарным пеплом.

Третий – тот, кого называли Кузей, – бесцветный молодец с жиденькими усишками и вылинявшими голубыми глазами – сидел боком в кресле, перекинув ноги через его ручку, и ел апельсин, не очищая его, а просто откусывая зубами кожуру и выплевывая на ковер.

– Хотите, сыграем в шахматы? – нерешительно предложил Кузя.

– С тобой? Да ведь ты, Кузя, в пять минут меня распластаешь, как раздавленную лягушку. Что за интерес?!

– Фу, какой вы сегодня тяжелый! Ну, Мотылек прочтет вам свои стихи. Он, кажется, захватил с собой свежий номер «Вершин».

– Неужели Мотылек способен читать мне свои стихи? Что я ему сделал плохого?

– Меценат! С вами сегодня разговаривать – будто жевать промокательную бумагу.

В комнату вошла толстая старуха с сухо поджатыми губами, остановилась среди комнаты, обвела ироническим взглядом компанию и, пряча руки под фартуком, усмехнулась:

– Вместо, чтоб дело какое делать – с утра языки чешете. И что это за компания такая – не понимаю!

– А-а, – радостно закричал Мотылек, – Кальвия Криспинилла! Magistra libidinium Neronis!

– А чтоб у тебя язык присох, бесстыдник! Этакими словами старуху обзываешь! Боря! Я тебя на руках нянчила, а ты им позволяешь такое! Нешто можно?

– Мотылек, не приставай к ней. И что у нее общего, скажи, пожалуйста, с Кальвией Криспиниллой?

– Ну, как же. Не краснейте, Меценат, но я пронюхал, что она ведет регистрацию всех ваших сердечных увлечений. Magistra libidinium Neronis!

– Гм… А каким способом ты будешь с лестницы спускаться, если я переведу ей по-русски эту латынь?..

– Тесс! Я сам переведу. Досточтимая Анна Матвеевна! «Magistra libidinium Neronis» – по-нашему, «женщина, украшенная добродетелями». А чем сегодня покормите нас, звезда незакатная?

– Неужто уже есть захотел?

– Дайте ему маринованного щенка по-китайски, – посоветовал Кузя. – Как ваше здоровье, Анна Матвеевна?

– А! И ты здесь. И уж с утра апельсин жрешь. Проворный. А зачем шкурки на пол бросаешь?

– Что вы, Анна Матвеевна! Я, собственно, бросал их не на пол, а наоборот, в потолок… но земное притяжение… сами понимаете! Деваться некуда.

– Эко, язык у человека без костей. Боря, чего заказать на завтрак?

– Анна Матвеевна! – простонал Меценат, зарывая кудлатую голову в подушки. – Неужели опять яйца всмятку, котлеты, цыплята? Надоело! Тоска. Мрак. Знаете что? Дайте нам свежей икорки, семги, коньяку да сварите нам уху, что ли… И также – знаете что? Тащите все это сюда. Мы расстелим на ковре скатерть и устроим этакий пикничок.

– В гостиной-то? На ковре? Безобразие какое!

– Анна Матвеевна! – сказал Мотылек, поднимаясь с ковра и приставляя палец к носу. – Мы призваны в мир разрушать традиции и создавать новые пути.

– Ты не смей старухе такие слова говорить. То-то ты весь в морщины пошел. Взять бы утюг хороший да разгладить.

– Боже вас сохрани, – лениво сказал Кузя, вытирая апельсиновый сок на пальцах подкладкой пиджака, – его морщины нельзя разглаживать.

– Почему? – с любопытством осведомился Меценат, предвидя новую игру вялого Кузиного ума.

– А как же! Знаете, кто такой Мотылек? Это «Человек-мухоловка». В летний зной – незаменимо! Гений по ловле мух! Сидит он, расправив морщины, и ждет. Мухи и рассядутся у него на лице. Вдруг – трах! Сожмет сразу лицо – мух двадцать в складках и застрянут. Сидит потом и извлекает их, полураздавленных, из морщин, бросая в пепельницу.

– Тьфу! – негодующе плюнула старуха, скрываясь за дверью.

Громкий смех заглушил стук сердито захлопнутой двери.

Не успел смех угаснуть, как послышался топот быстрых ног и, крутясь, точно степной вихрь, влетел высокий, атлетического вида человек, широкая грудь которого и чудовищные мускулы плеч еле-еле покрывались поношенной узкой студенческой тужуркой.

Он проплясал перед компанией какой-то замысловатый танец и остановился в картинной позе, бурно дыша.

– Вот и Телохранителя черт принес, – скорбно заметил Кузя. – Прощай теперь две трети завтрака.

– Удивительно, – промямлил Мотылек, – у этого Новаковича физическая организация и моральные эмоции, как у черкасского быка, но насчет свежей икры и мартелевского коньяку – деликатнейшее чутье испанской ищейки.

– Так-то вы меня принимаете, лизоблюды?! – загремел Новакович, схватывая своими страшными руками тщедушного Кузю и усаживая его на высокий книжный шкаф. – А я все стараюсь, ночей для вас не сплю!..