Дмитрий Красавин - Микеланджело из Мологи

Вечером, отказавшись от похода в один из самых знаменитых бродвейских театров, я закрылся в номере гостиницы и, собравшись с духом, наконец позвонил Анастасии Воглиной. На другом конце провода долго никто не брал трубку. Я уже со страхом подумал, что в ее далеком калифорнийском доме сейчас никого нет, когда гудки наконец прекратились и немного надтреснутый женский голос произнес:

- Speaking...60)

Это был ее голос. Я никогда раньше его не слышал, но сразу проникся уверенностью, что это она. Ни какая-нибудь другая женщина: ни подруга, ни соседка, ни домработница, а именно она - Анастасия Воглина. Этот голос мог принадлежать только ей.

- Здравствуйте, - сказал я по-русски и замолчал.

- Who is it?61)

В ее голосе прозвучала встревоженность.

Стараясь по возможности говорить спокойно, я коротко представился ей, рассказал о моем знакомстве с Павлом Мироновичем, о нем самом.

Она слушала. В паузах моего рассказа между двумя телефонными трубками повисала тишина, в которой, мне казалось, я слышал биение ее сердца. Она не произносила ни слова, не переспрашивала, не кашляла, не дышала в трубку, но я знал, что она напряженно слушает.

Когда основная информация было передана, я сообщил ей после небольшой паузы, что утром через Копенгаген улетаю в Таллинн.

Она неожиданно расплакалась. Я понял это по тому, как дрожал ее голос, когда она произнесла первую фразу по-русски:

- Не уезжайте... Я приеду в Нью-Йорк...

Минуту спустя, с легким американским акцентом, она продолжила:

- Я позвоню Вам с аэропорта... Пожалуйста, дождитесь моего звонка... Мы должны обязательно встретиться...

Боже мой! Конечно, я до последней минуты буду ждать ее звонка. Если понадобится, буду всю ночь сидеть на стуле возле телефона!

Я ждал ее звонка, закрывшись в номере гостиницы, до семи часов утра. Я рисковал опоздать на самолет. Она не приехала. Не позвонила.

В аэропорту Кеннеди я набрал номер ее телефона, чтобы попрощаться. Безрезультатно: к телефону никто не подошел. Я подбежал к гейту62) на Копенгаген в то время, когда вся наша группа уже прошла в самолет. Возле стойки регистрации оставалось всего пять человек. Я встал в очередь, оглянулся по сторонам и вдруг увидел недалеко от себя пожилую худощавую американку в толстых роговых очках. Наши взгляды встретились. Она шагнула мне навстречу и полувопросительно произнесла:

- Андрей...?

- Вы...- растеряно ответил я и тоже шагнул к ней.

И уже оба не сомневаясь в реальности встречи, мы неожиданно обнялись.

Посадка на самолет должна была вот-вот закончиться, а нам так много нужно было сказать друг другу, так много услышать... От всего ее облика на меня повеяло полузабытым с детства домашним теплом. Мысли и чувства перемешались. Я уже не мог просто так от нее улететь.

Она по-матерински погладила мои волосы, затем легонько подтолкнула к регистрационной стойке:

- Иди. Я сейчас.

Тотчас отошла к стоявшим в глубине небольшого бара рядам пластмассовых кресел и вернулась, катя позади себя за кожаный ремешок вместительных размеров чемодан.

Я не мог понять, что все это значит. Анастасия Воглина, превратившись в обычную деловую американку, встала позади меня к стойке и подала служащему аэропорта паспорт с вложенным в него авиабилетом. До моего сознания дошло, что мы летим вместе. Поразительно, как быстро, за одну ночь, она успела собраться в такую дальнюю дорогу, долететь из Калифорнии до Нью-Йорка, оформить визу, приобрести билет до Копенгагена... Или до Таллинна?!

- Оказывается, граждане Америки могут ездить в Эстонию без виз, предупреждая мои вопросы пояснила она. - Я вчера навела справки, заказала билеты, но в спешке, уходя из дома, забыла на секретере записку с номером твоего телефона, поэтому не позвонила. Извини.

Мы вместе прошли в самолет. В салоне я попросил соседа-бизнесмена поменяться с ней местами. Мы сели рядом. Я что-то начал говорить о погоде, о своих нью-йоркских впечатлениях. Она рассеяно слушала, кивала головой... Но и ее, и мои мысли были очень далеко от тех машинальных, ничего не значащих фраз, которые мы произносили. Наконец, когда огни Восточного побережья остались далеко позади, я нарочито небрежно вытащил из внутреннего кармана пиджака плоскую коробочку с доставшимся мне в наследство от отца кольцом и протянул ее своей спутнице.

- Вот, посмотрите, пожалуйста. Вам не приходилось где-нибудь раньше его видеть?

Она взглянула на кольцо, провела пальцем по зеленым граням изумруда... На ее ресницах, в уголках глаз выступили две маленькие слезинки. Я дотронулся ладонью до ее локтя. Она положила свою ладонь поверх моей, подняла голову и, посмотрев мне в глаза, спросила:

- Он жив? Мы увидим его?

Я чуть сильнее сжал ее локоть, отвел взгляд в сторону, как будто в этом была моя вина, и отрицательно покачал головой:

- Нет. Папа умер.

Слезинки с ее ресниц упали на щеки. Не мигая, она продолжала смотреть на меня, ожидая, что вот сейчас я улыбнусь и скажу, что пошутил, что это все неправда, что мой отец, а ее сын, жив.

Я молчал, опустив вниз голову.

- Твое имя не Андрей Лийв. Твое имя - Андрей Владимирович Сутырин, тихо произнесла она спустя какое-то время.

Я ничего не ответил. Только поднял, наконец, голову, провел подушечками пальцев по влажной морщинистой щеке своей так неожиданно найденной бабушки и положил руку на подлокотник кресла.

Она попросила меня рассказать о моем отце, о том, как мы жили, как он умер, где похоронен...

Я рассказал.

Потом я попросил ее рассказать о том, что произошло с ней и моим дедом, Анатолием Сутыриным, после того, как они были арестованы эстонскими пограничниками.

Ее рассказ был длинным. Он больше касается нас двоих, поэтому нет смысла приводить его здесь целиком. Но чтобы у любопытствующего читателя не возникало законных вопросов: что? как? и почему? я конспективно изложу суть происшедших событий.

Тогда, в январе 1940 года, эстонские власти, спустя пару недель после ареста, передали Анатолия и Настю российским властям. Однако случай помог моим будущим дедушке и бабушке бежать с территории советского погранпункта. Дня три они скитались по лесам, потом добрались до той деревни на Псковщине, в которой жила мать Насти, моя прабабушка, и до декабря 1941 года жили у нее. Помогли построить дом, на огороде работали. Анатолий много рисовал. После того, как Эстония вошла в состав СССР, он ездил в Таллинн, хотел найти Пашу. Однако владелец дома на улице Харью, у которого они когда-то арендовали для жилья подвал, сказал ему, что Паша бежал в Америку и увез картины с собой.

- Владелец просто не хотел лишаться дешевой рабочей силы в лице Паши, поэтому солгал, - высказал я догадку.

- Да, - согласилась бабушка. - Наверно, так оно и было.