Иван Мележ - Дыхание грозы

Голодед что-то деловито записывал. Анисья беспокойно перевязала узелок платка, поправила воротник жакетика.

— Я хочу сказать еще про ветинаров, — почти тем же тоном продолжала она. — Предыдущий человек говорил про ето, и очень правильно. Если у нас нет ветинаров, то скотина может и заболеть и подохнуть, а во-вторых, мы можем сами заболеть от скотины. Предыдущий человек сказал, что много коров болеет туберкулезом. Я сама могу сказать, что в нашем совхозе коровы заболели туберкулезом, дак их взяли на леченье. А кто знает, что у крестьян коровы не туберкулезные?

А через молоко болезнь может передаться всем… Надо еще посмотреть крестьянок, ведь все продукты идут через руки женщин. Наша крестьянка темная, она еще мало знает, как подоить культурно корову и как свинью выкормить. Куда ее можно и куда не можно пускать. Потому свинья в селе жрет и то, что нельзя, и в ней заводится трихина. И ето все идет рабочим, и рабочий не знает, что ест сало с трихиной!.. Надо, чтоб крестьянка была культурной и грамотной!.. И вот еще хочу сказать свою думку про то, что у нас нет обучения по сельскому хозяйству. У нас есть начальная школа, потом семилетки и разные техникумы, а такой особой науки по сельскому хозяйству для тех, кто работает, нет. И вот надо было б открыть таките школы, чтоб и крестьяне и колхозники учились.

Ведь раньше они учиться не — могли. А учиться надо и нам!..

Она сошла со сцены раскрасневшаяся, вся еще полная волнения. За ее спиной поднялся Червяков, объявил, что утреннее заседание заканчивается. Апейка стал ждать Анисью в проходе, она обрадованно устремилась к нему.

— Ой, видать, наговорила я? — глянула Анисья на него, едва тронулись.

Апейка успокоил:

— В целом хорошо «наговорила». Толково.

— Как увидела, сколько смотрит народу, дак сердце зашлось. Забыла все! — В глазах были и пережитый страх и радость. — Не помню, как и начала!.. А потом как-то смелее стала.

— До того, что даже с председателем СНК в спор вступила!

— Ага! Я разве хотела?..

В вестибюле их ждал Башлыков. Анисья и перед ним повинилась: ой, видать, наговорила. Башлыков отвел глаза.

— Отдельные мысли были правильные. Но то, что вы, по существу, высказались против наших темпов, разумеется, поддержать нельзя.

— Ну вот, я ж говорила!

— Слушая вас, можно было подумать, — Башлыков глянул на Апейку, будто ожидал согласия, — что у нас нет разъяснительной работы. Что мы не беспокоимся о качестве колхозов… Я, бесспорно, за критику и самокритику. Но критика — вещь политическая. Надо всегда учитывать, какой политический отклик даст критика. Надо помнить всегда, где и перед кем выступаешь…

— Я говорила, не надо было мне поручать!!!

— Одно дело, — будто не слышал Башлыков, — критика дома, среди своих. Где всем известно настоящее положение, а другое — на сессии. Где мы уже выступаем от имени района, перед республикой. «Маленькая» разница! В принципе надо было говорить то, что подготовлено было, обсуждено!..

— По-моему, она и так сказала толково, — вступился за Анисью Апейка.

Анисья откровенно призналась Башлыкову:

— Я, как вышла, все забыла! Все пошло иначе!

Башлыков смолчал, внимательно всмотрелся в Апейку.

— Тут, вероятно, Иван Анисимович дал направление, — проницательно догадался он. — Очень знакомы некоторые установки.

— Ну, это ты напрасно, — нахмурился Апейка. — И на выступление напрасно нападаешь. Выступление умное. И с фактической стороны, и с политической, с нажимом произнес он последнее слово.

За обеденным столом Анисья то неестественно беззаботно смеялась, то искренне тревожилась: наговорила! Хорошо, что Башлыкова позвали знакомые и он обедал за другим столом:

Апейка веселыми шутками подзадоривал огорченного оратора. Да и подруга ее помогала: ну, если и не так что-нибудь сказала — есть чего горевать! Только и беды!..

Анисье пришлось еще покраснеть в самом конце вечернего заседания, когда докладчик вышел на трибуну с заключительным словом.

— Некоторые товарищи, выступавшие в прениях, — говорил Голодед, — при целом ряде правильных с их стороны замечаний, в своих речах допустили и ряд принципиальных ошибок… Кое-кто из выступавших ораторов пробовал так поставить вопрос, что надо прежде построить сельское хозяйство, а потом будет лучше развивать и промышленность. Одна крестьян-КЗ здесь сказала, что если мы построим сначала сельское хозяйство, то у нас будет и мясо, и масло, и так далее, что мы сможем эти продукты вывозить за границу, получать деньги, за которые можно строить хорошие квартиры и так далее. Такая постановка вопроса — принципиально неправильная. Коммунистическая партия совершенно определенно и правильно поставила вопрос, что только на базе высокой техники и культуры, на базе машинизации сельского хозяйства можно иметь настоящий его подъем…

— Так я и знала! — тихо отозвалась Анисья. Апейка пожал ей руку, успокоил. Мысленно возразил Голодеду: "Так разве ж она против этого выступала! Она ж говорила, что для того, чтоб быстро росла промышленность, надо, чтоб и сельское хозяйство не было в упадке. Хорошо велось. Правильно говорила!"

— Товарищи, надо иметь в виду, — разъяснял Голодед, — что даже и при «жирном» сельском хозяйстве и при широко развернутой легкой промышленности, если у нас не будет крупной машинной индустрии, мы рискуем превратиться в хорошую колонию индустриальных держав. В этом основной вопрос…

Из большинства прений, что здесь проходили по моему докладу, заканчивал Голодед, — видно, что коллективизация сельского хозяйства БССР находится уже на такой ступени, когда при всех попытках кулака дезорганизовать бедноту и середняка, которые стремятся в коллектив… мы видим… что уже сами бедняки и середняки начинают агитировать друг друга за коллективизацию. Мы слышали с этой трибуны, что именно сами крестьяне и крестьянки говорят, что коллективизация — это единственный путь подъема сельского хозяйства БССР… И вот, именно учитывая это, я и поставил в своем докладе вопрос ребром о том, чтобы до конца тысяча девятьсот тридцатого года удесятерить количество колхозов и площадь под ними. Это задача трудная, однако мы должны ее не только поставить, но и решить. Чего бы это нам ни стоило!..

Все дни были заполнены заседаниями. Заседания шли утром, шли вечером. На утренние спешили, едва рассветало, с вечерних возвращались поздним вечером. После дневных забот ужинали шумно, долго; долго не могли угомониться.

Апейке до поздней ночи не спалось. В темноте, разреженной светом с улицы, еще будто сидел на сессии, перебирал услышанное, обдумывал, оценивал выступления, суждения ораторов. Особенно пристрастно разбирал он в мыслях доклад о коллективизации, с которым выступал нарком земледелия Рачицкий. С нетерпением ждал он доклада, внимательно вслушивался в каждую мысль, в каждый факт, — деловито, беспощадно анализировал все в тихой темноте ночи. Чем больше вдумывался он, тем больше определялось двойственное впечатление от доклада. Нарком довольно сдержанно говорил об успехах и правдиво сказал о трудностях, мешающих разворачивать коллективизацию. "Неплохо было бы иметь пару тысяч тракторов к весне — для подкрепления колхозного движения, которое мы имеем, однако надеяться на получение в ближайшие годы того количества тракторов и машин, которое нам нужно, не приходится". Рачицкий не скрывал, что очень мало специалистов для колхозов, разумно добавил, что специалисты, которые нужны, должны иметь особую подготовку для работы в огромных хозяйствах. Нужда в специалистах, сказал он, превышает предыдущие плановые расчеты самое малое в десять раз! "Этот вопрос нам решить не под силу, — откровенно докладывал он, — и на ближайшие годы мы в этом отношении будем иметь большие трудности…" После этого, сжимая руками края трибуны, лобасто подавшись вперед головой, почти не шевелясь, Рачицкий возмущался: "Есть попытки запугать, что организационно и технически мы не будем способны обслужить то колхозное движение, которое имеется сейчас и которое нарастает все с большей силой, не сумеем это движение приспособить к нашей организационной способности, технической вооруженности и финансовой возможности. Такие настроения, по-моему, очень вредны, и их надо "ю всей решимостью, со всей силой пресекать!"