Иван Мележ - Дыхание грозы

Дойдя до покоса, приезжий снял косу, поточил. Размахнулся ею — раз, другой, пошел ровно. Косил привычно, уверенно: видно было, что брался не впервые. И все ж заметили:

приезжий не косарь, и не только потому, что прибыл на городской коляске, а и по тому, как стоял, смотрел на помощника своего Даметик, как усердствовала у костра, готовя завтрак, Даметиха. Очень уж резво бежала потом к косарям, радушно просила о чем-то приезжего. Звала, видно, подкрепиться.

Приезжий с Миканором уселись около воза, перекусили — и снова взялись за косы. Пока можно было косить, махал косою гость рядом с Миканором, не давал никак куреневцам разгадать загадку. Правда, личность самого приезжего скоро была выяснена; кто был поближе, узнали, а кто был далеко, услышали, что приезжий — не кто иной, как председатель райисполкома Апейка; но загадку это обстоятельство не только не прояснило, а как бы запутало еще больше: зачем он тут, зачем добрался аж до мокутьского болота; почему не приступает к своему руководящему делу, а машет Даметиковой косой! Не было бы странным, если бы он, такой прыткий, добравшись сюда, приказал, как надлежит начальству, собрать всех, приказал бы помолчать и стал бы говорить о политике, о том, что надо выполнять куреневцам, чтоб не быть в долгу перед государством Стал бы, как другие, расхваливать колхозы, призывать вступать в них. Этот же не приказывал, махал и махал косой, словно и заботы другой не было; таил, что привело его в такую даль…

Утро было солнечное, все болото поблескивало и как бы дымилось. Люди посматривали на гостя, гадали, но не останавливались — косили, ворошили ряды, словно аисты, деловито белели по всей ширине болота, на котором торчало уже немало стогов. Солнце пекло, трава привяла, кое-кто уже бросил косить, а городской гость все махал и махал косою, будто только для этого и приехал.

Первая не выдержала Сорока: повесив косу на дубок, напрямик через ряды, через некошеное направилась к Миканорову помощнику. Стала рядом, уперла руки в бока, важно проследила, как он работает. Знала — все, кто может видеть, смотрят на нее.

— Что, тетка, проверяете, какой косец? — хитровато глянул председатель. Он вытер немужицкой ладонью лицо:

пот разъедал глаза.

— Косец, не секрет, управный! — отозвался в тон ему Миканор. — Нанял не жалею! Косец — молодец!

— Косец — игрец! Да очень же старается!

— Марку ж надо держать! Чтоб не осрамиться сразу!

— Перед кем же ето такой старательный?

— Как перед кем! Перед хозяином! Перед Миканором, дядькой Даметиком!..

— Косец — молодец! Не сумневайтесь, тетко!

Сорока взглядом кольнула Апейку:

— Агитировать за колхоз прибыл?

Апейка воткнул косовище, затаил улыбку.

— Да нет же! Видите, помочь вот Миканору надо! По службе человек занят, а отец — старый!.. — Уловив хитрый, испытующий взгляд женщины, с усмешкой, доверительно наклонился к ней. — Ну, и, признаться, заработать хочу! Зарплата малая!

— Совсем обеднел: год не пил, два — не ел! В чем только душа держится! — Сорока подтрунивала так же игриво: понимала шутку. — Что ето власть твоя обеднела так?

— Да власть тут ни при чем! Дорого все! — Апейка видел: за шуточками баба выпытывает что-то, ждет, нарочито серьезно, озабоченно спросил: Может, вам надо помочь?

Она будто и не удивилась:

— Поможешь! Вспашешь с ладоньку — беду наведешь на Сорокину головоньку! Скосишь какую частицу — кулачкою назовешь молодицу. Мол, батраков нанимает — семь потов выжимает!..

— Вам, тетка, не страшно! — засмеялся в ответ на Сорокины присказки Апейка. — Вам сделаем исключение: у вас особые условия, вы — вдова!

— Вдова — сама себе голова! А как начнется коллективизация, дак не поглядите, скажете: иксплутация!

— Дак, может, теперь и мне эксплуатацию припишут? — в шутку перепугался Миканор.

— Упишут! Сама в сельсовет схожу! Начальству в уши нажужжу.

Как ни показывала себя беззаботной Сорока, пошла назад, чувствовал Апейка, недовольная: ничего толком и не вызнала! Вскоре за ней наведался Андрей Рудой; курил, рассуждал о большой политике, осторожно, дипломатично подходил тоже: какие важные дела привели сюда председателя райисполкома? Гомонил, суетился Зайчик; молчал больше, внимательно, вдумчиво слушал Чернушка; гостей за день перебывало у Апейки достаточно. Он все посмеивался, уверял: помочь Миканору приехал и заработать надо. Он видел, что никто не верит ему, и был доволен той загадочностью, которая росла вокруг него, вызывала к его визиту все больший интерес. С этой загадочностью росло будто и значение его приезда сюда.

Не было ничего удивительного в том, что под вечер, когда стала спадать дневная горячка, людей снова потянуло к Миканорову огоньку. Потянуло далеко не всех, многие из хозяев неотрывно приросли к своим возам, своим наделам, как некиим рубежам обороны, настороженно следили издалека, будто ждали вражеского нашествия. Огни, что неспокойно краснели по всему болоту, напоминали Апейке бивуаки времен войны, как когда-то под Рачицей или под Микашевичами… Перед боем…

Видно, многих из тех, что сидели в обороне около возов, представляли у Миканорова огонька жены. Женщин было больше среди тех, кто окружал Апейку. Они держались вместе, то гомонили меж собой, то прислушивались к тому, что говорили мужчины с начальником; больше всех — Андрей Рудой, который добивался какого-то «научного» подхода…

— Дак скоро в коллектив нас погонят! — вломилась вдруг грубо Сорока. Апейка заметил: на людях она как бы похвалялась своей грубоватостью, смотрите, мол, какая я смелая!

Она обрезала Андрея, возмущенного ее некультурностью, намеренно резко повторила:

— Скоро?

Апейка спокойно, устало, с какой-то вялой усмешкой сказал:

— Не скоро.

— Не скоро? — Сорока на мгновение растерялась: не ожидала такого. Женщины заволновались.

— Не скоро. — В тишине, готовой взорваться, добавил:

Совсем не будут. Гнать — не будут.

— Неужели? — выказывая всем мудрость свою, не поверила Сорока. Не только не скрывала, — похвалялась: не верьте никто; я не верю, и вы не верьте!

Женщины, готовые было успокоиться, настороженно примолкли. Смотрели на Апейку, ждали.

— Не будут. Сами проситься будете — придет пора!

— Ага! — насмешливо отозвалась Сорока. Ее весело поддержали.

— Будете! — Пророческая уверенность Апейки заставила притихнуть.

— Да мы еще посмотрим: принимать или не принимать! — помог Миканор.

— Тетку Авдотью отставить надо сразу! — подал звонкий голос Хоня. Чтоб хорошенько попросилась!

— А как не будем проситься? — опередила Сороку горячая Чернушиха.

— Попроситесь! Увидите, где выгода, — попроситесь! Каждый ведь добра себе хочет!

Тут забурлил нетерпеливый, беспорядочный гомон. Казалось, никто никого толком не слушал, все говорили, иногда кричали, высказывали свое, передуманное; сыпала какими-то присказками Сорока, багровела Чернушиха, вертелся, дурачился Зайчик. Апейка и не заикнулся, чтоб унять волнение, ринуться защищать свое, сосал себе самокрутку из газеты, утомленный, с виду безразличный. Это злило и вместе с тем смущало; шум то нарастал свирепо, то падал, обессилев, — вскоре и совсем утих.